Вырубленные гномами деревья в два обхвата сослужили хорошую службу — их использовали как укрытие, и атака была отбита.
Под утро явился еле живой Даэмар, получивший пару отравленных стрел, и с ним второй эльфийский гонец — рохиррим узнали все, что нужно, и отступили вместе с лошадьми в защищенную долинку, укрытую двумя сходящимися скалами. Тенгель надеялся пережить пал.
Дракон не объявлялся, но Трандуил поделил войско на малые части и велел рассредоточиться — чтобы, в случае атаки сверху, не погибнуть всем скопом.
Гендальф раздал шутихи, и воздел посох, заклиная ветер. Галадриэль встала рядом, призывая благие силы, еще дремлющие в этой части Великой Пущи, призывая орлов и помощь Эру.
На самом рассвете стена ревущего огня пошла на Дол Гулдур по всей линии Последнего Ручья.
Пауки, орки, варги выскакивали из огня и гибли, а часть их бросилась, обезумев, на Амон Ланк.
Дракон не объявлялся.
Через два или три часа на доспехи закопченного, изнуренного Трандуила, вращающего почерневшими от крови врага мечами бок о бок с Элрондом и Торином, упала еле заметная, опаленная божья коровка.
— Это была ловушка. Ольва Льюэнь находится в какой-то из крепостей Мордора. Прощай, мой Владыка.
========== Глава 12. Сын ==========
Время тянулось тугой патокой.
По большому счету, жизнь бессмысленна, размышляла Ветка. Ну в чем прикол — бесконечно рыпаться, словно поступками и помыслами отчитываться перед незримым, всевластным Добрым Папой, стремясь быть храброй, все преодолевающей умницей-дочкой. Вера в исходную справедливость и способность все учесть и все вознаградить окружающей вселенной пошатнулась в ней, как гнилой зуб в десне ведьмы — последний зуб, на котором можно было клясться. Ветка осталась собой. Слабой. Потерявшейся в серых камнях круглой башни.
Потому что никакого Доброго Папы не существует.
Девушка не понимала, какой нынче день заточения; она перестала вести свой календарь зарубками, не стремилась осознавать, что за время суток. Мыслей было мало, они были внезапно пронзительно-возвышенными, белоснежными, как вычерченная бестеневыми лампами операционная, и — ни о чем.
Она отказывалась есть, пить. Калека-орк приходил и угрожал; когда она по-прежнему отказалась питаться, кротко сказав, что не хочет, сторож призвал двух омерзительных орков покрупнее — те держали, этот кормил и поил, используя продырявленный рог какого-то животного. Это было так унизительно и гнусно, что Ветка согласилась съедать что-то, что периодически ставили прямо перед ней на тарелке. По большому счету, это было безразлично; все размышления о витаминах и протеинах улетучились бесследно.
Иногда приходил Саурон. Сперва голубой лентой втекал дракон, ложась неплотным кольцом, затем из его тела вытаивал мужчина, и присаживался на ее ложе. Он что-то говорил — про военные действия, про ее друзей, прежних друзей, которых она, Ольва Льюэнь, так ценила когда-то. Гладил ее горячими руками, ласкал, пытаясь пробудить тело, которое раньше взрывалось возбуждением и на насилие, и на страх, и на надежду, и на ироническую провокацию — а теперь оставалось сухим и безмолвным.
— Я освободил тебя, — говорил Темнейший, и его лиловые глаза пылали у ее лица. — Освободил. Ты свободна от эльфа. От эльфинита, ибо это тяжкий груз для смертной женщины. Ну, для почти смертной. Я так много тебе дал… пробудись, моя госпожа. Будь той, кем ты можешь быть. Я дам тебе время, сколько угодно. Глупцы штурмуют башню, разбивая о неприступные стены свои армии. Но ты в безопасности. Скажи же, что любишь меня. Скажи — Хозяин. Я жду. Я жажду…
Ветка единственный раз ответила ему — показав выразительную фигуру из нескольких пальцев, родом из своего мира.
Майа покачал головой и исчез в плоти дракона.
Ветка помнила, как можно умирать от отчаяния. Она занималась этим ранее, и занялась теперь. Правда, однажды она встала именно в таком состоянии — встала, шатаясь, выползла на пробежку в парк, в домашних тренировочных и прогулочных городских тапках, в пятнадцать лет потеряв силы, как дряхлая старуха. Тогда после двухмесячного лежания пластом у нее не двигался ни единый сустав, все затекло, спина потеряла тонус — пробежав триста метров, далекая московская Светлана одышливо повисла на каком-то дереве, и поклялась отныне быть сильной. Спустя год она пробежала марафон на тридцать километров и пришла к финишу в числе первой двадцатки, хотя бегать и не любила.
Теперь и бежать было некуда.
Ветка копалась в памяти — беспристрастно, словно пинцетом, пытаясь выудить какой-то мотив из тех, что у нее были тогда. Было ведь, зачем жить. Были мотивы. Два мотива. Мама, которую надо было поддерживать, так как мама раскисла и ослабла еще больше, чем она сама, ежедневно заливаясь слезами, пустырником и валерьянкой, и месть.
Да ну.
И снова жесткие пальцы встряхивают ее, кладут на губы кусочки еды, поят вином и водой.
— Оживай же… ну…
И Ветка качала головой — ну как непонятно, нет же. Незачем оживать. Мама давно умерла, а месть — глупое занятие.
А самой как-то не хочется.
***
Темный майа покинул комнату и прижался к закрытой двери в коридоре. Его нагота пылала в полутьме; на выпуклых мышцах плясали тени и отблески факелов.
Ома стоял напротив. Тут же вдоль стены вился дракон.
— Сколько времени она такая? — резко спросил Саурон. — Не отвечай, я знаю сам. Почти месяц.
— Я осмеливался подсказать вам, Хозяин, что следует сделать, — высоченный нуменорец встал на колени, держа в руках черный шипастый шлем, и почти прикоснувшись макушкой к обнаженному паху своего повелителя. — Дайте ей правду. Дайте ей уверенность, что ее дитя живо. Она захочет спасать себя, его. Она захочет жить. Она — захочет. Она слишком долго боролась, и теперь ее фэа бродит по черным лабиринтам, без единого светильника — так позвольте занести туда хоть искру света.
— Она не поверит.
— Тогда у вас есть лишь ее тело, — сказал Ома. — Вы можете брать ее так, Хозяин. Хотя, возможно, она и не заметит. Кто угодно из ваших слуг может брать ее — а вы будете любоваться. Так бывало и ранее, мой лорд. Так можно сделать и теперь. Это мягкая, послушная игрушка, которая хоть на что-то, да отзовется. На боль. Здесь сумеют сделать больно. Агнир…
— Огненный орк занят в осаде. Он руководит войском, — недовольно сказал Майрон. — Ты сам нацелился на нее, и, возможно, я дам ее тебе. Но… если не теперь, то через год она оживет. У меня много времени. А умереть я не позволю ей, даже если она снова попытается перестать есть и пить.
— Я — нет, мой господин. Мне не интересно тело без искры того духа, который бился там, и теперь так глубоко заперт, — сказал Голос. — Я не возьму тела.
Пальцы Саурона легли на темные волосы, чуть сжали.
— Верный пес, Ома… верный. Я хорошо тебя вымуштровал. Но я знаю тебя. Она не могла не разбередить твое сердце. Твое гордое сердце. Гордое, но покорное мне… покорное. Так ведь, Ома? — пальцы сжимались и отпускали густые пряди волос нуменорца.
— Я хотел бы сейчас разбивать эльфов и надменных рохиррим, и гномов — там, у стен крепости, у подножия Амон Ланк, — горько сказал Ома, сгибаясь под давлением длани Саурона. — Я не хочу быть только ее тюремщиком. Но…