— Что?
— Хозяин… любые пленницы. Гномки, эльфы, люди. Вот здесь, возле ее покоев, где вы сохраняете ваш прекрасный облик. Отчего только она? Вы можете насыщаться так разнообразно, как только пожелаете.
— Понимая, что моя телесность при этом зависит всецело от единственной драгоценной женщины? — усмехнулся Саурон. — Нет, Ома. Мне интереснее заниматься восстановлением Барад Дура, пока эти глупцы бьются о крепость, которая мне не очень-то и нужна. Истинная мощь в Мордоре. Ангбанд пойдет на соединение с Мордором и Морией, а потом — к побережью, сметая глупые гордые городишки и королевства людей. А Ольва… она пробудится. Ты говоришь, черные лабиринты? Иногда блуждание во тьме изрядно обостряет зрение.
Саурон шагнул прочь от двери, и контур его тела начал смазываться, словно сдуваться сквозняком; дракон жадно потянулся навстречу этому едва видимому шлейфу слияния.
— Голос, — сказал темный майа, и тон его речи был задумчив, — ты можешь поиграть в Ольву. Я не брезглив. Я думаю, и впоследствии, когда она сделается Владычицей Мордора, мне придется оставлять ее надолго — и я предпочитаю знать, с каким конкретно рабом ей будет не скучно. Я не спрашиваю, Ома. Я приказываю.
— Слушаюсь, Хозяин. Могу ли я…
— Что с волчицей?
— Бурая варжиха с белой отметиной, Хозяин. Пока я держу ее отдельно от других варгов. Учуяв в ней жизнь эльфинита, ее могут растерзать, — сказал Ома. — Ей нет пути обратно в стаю. Хотя она чрезвычайно сильна, ловка и умна. Вожак сделал достойный выбор.
— Отменное мясо, Ома.
— Да.
— Мяса эльфов пока нет, но его доставят, Ома.
— Да.
— Пока что…
— Оленина, кабан, зайцы, мой Хозяин.
— Отлично. Как ты пометил ее?
— У нее разные глаза, темный и голубой. И я сжег ей одно ухо, на треть. Ее трудно спутать с другими варгами.
— Хорошо… хорошо…
Силуэт Саурона почти пропал.
— И, Ома… если ты считаешь, что она поверит тебе… если ты сможешь сделать пленницу… поживее… ладно. Будем считать, что в этот раз ты дал мне совет, который я выслушал и счел разумным. Опиши ей будущее принца. Будущее наследника Барад Дура, повелителя Мордора, моего приемного сына, который был зачат вне брака, освященного традициями, человеческой женщиной от эльфийского короля, и который родится от плоти варжихи. Попробуй. Хуже не будет.
Дракон зевнул и его глаза зажглись лиловым пламенем.
— Развлекайся, слуга… я чту твое стремление отправиться в бой, но нынче твой бой — тут. Ты понял меня?
— Да, Хозяин.
***
Ветка давно не вполне понимала, спит она или нет. Факелы, масляные светильники и свечи теперь меняли реже. Единственный крохотный огонек давал лишь отблески на камнях, и если раньше Ветка сновала тут по кругу как любопытная лисица, то теперь девушка лишь лежала неподвижно, то открывая, то плотно смеживая веки.
Саурон всегда являлся к ней нагим, но теперь над кроватью высился черный шипастый силуэт.
Доспехи.
— Мы забросили наши занятия, девочка, — сказал нуменорец, усаживаясь. Как и раньше, он завязал лицо черным платком, снял шлем; покалеченный орк добавил света, и ушел прочь. — Ты ведешь себя неразумно.
Ветка скосилась.
— Майрон, прекраснейший Аннатар Аулендил пытается быть добрым к тебе.
Ветка молчала, даже не облизывая сухие и давно растрескавшиеся в кровь губы.
— Я скажу тебе простыми словами то, что ты понимаешь и так, — Ома неспешно снимал латные перчатки. — Тебе не умереть. Твой Хозяин, который готов покориться твоей воле… готов… если ты правильно себя поведешь… некромант. Он может делать неживое — живым. Он может… разные вещи. Вспомни, как ты засыпала — и просыпалась полной сил и красоты, даже после самых неприятных… травм. Повреждений плоти.
Ветка подняла голову.
— Властью некроманта не сделать живым камень, — продолжал Ома, положив теплую руку на узкую спину с торчащими лопатками и позвонками. — Но то, что некогда было живо, может жить снова. А то, что живет, может с помощью темной магии, смешивающей жизнь и смерть, сохранять свою суть в иных формах.
Ветка резко села, сбросив со спины ладонь Омы.
Вокруг ее глаз пролегли черные круги, нос и скулы заострились, ключицы торчали, а небольшая грудь чуть опала. Выпирали ребра, позвонки и косточки таза, но глаза словно пробудились и засияли навстречу серым глазам Голоса, опушенным богатейшими ресницами.
— Т-ты… — Ветка не говорила очень давно, и голос ее сейчас был похож скорее на карканье вороны. — Т-ты… еще более немилосерден, чем Саурон…
— В Темном стане нет места милосердию. Здесь есть место разуму. Ты неразумно ведешь себя, Ольва Льюэнь. Пусть ты полагаешь, что жизнь твоего чрева утрачена навсегда — но сама ты жива. Просто подумай. Тебя хорошо… содержат. Не бьют. Не подвергают насилию.
— Или скажи прямо, или проваливай.
— Я говорю прямо. Твой сын жив в иной плоти, и в срок появится на свет, когда следующей весной день сравняется ночи.
— Сволочь, — беспомощно сказала Ветка, и повалилась лицом в подушки. — Зачем? Это? Зачем? Делать? Говорить? Сволочь. Ты. Он.
— Ольва, — руки Омы снова легли на ее плечи, спину. — Ольва… Льюэнь. Я сейчас принесу еды. Ты оденешься, и поешь со мной. Хорошо?
— Гад! Ненавижу!
— Это комплимент, — усмехнулся нуменорец. — Твои первые слова после месяца молчания.
— Месяца… — растеряно сказала Ветка. В ее памяти зашелестел шепот Темнейшего — эльфы сгрудились вокруг Дол Гулдура; рохиррим; осада; твои друзья; я стараюсь щадить; ты можешь немного помочь им, если будешь добра ко мне… — Месяца?
— Да, — отозвался Ома от двери. — Твоему ребенку уже полтора месяца.
— О боже, — беспомощно вякнула Ветка. — О боже. О боже.
Следующие полчаса она ела — отменно разваренное мясо, суховатые лепешки, клубнику; пила вино. Ома перебирал книги с гравюрами, изображающими прекраснейших эльфов, раскрашенные вручную, свитки, рассказывал об идущей войне — кратко, без подробностей. Ветка, у которой в голове пока осело не все, сказанное ей нуменорцем, вцепилась в тающие во рту, вкуснейшие волокна мяса с голодным азартом.
Сын, возможно, жив.
Желтоглазый сын, которому она пообещала, что все, все будет хорошо!
Остановившись, не насытившись полностью, Ветка, шатаясь, добрела до умывальника, ополоснула лицо. Машинально провела по волосам руками — ахнула. Волнистая гривища, через которую, небось, мог продраться не всякий гребень, упрямой волной легла от макушки почти до лопаток. Ветке, которая половину своей жизни стриглась коротко и обладала покорными прямыми волосами, выбеленными до звездного сияния, ощущение дикой растительности под руками показалось ошеломительным.
— Ома, — с отчаянием сказала она, — я тебя умоляю. Умоляю. Я сделаю все, что ты только пожелаешь. Пожалуйста. Слова. Голос, пожалуйста.
— Ладно, — нуменорец смотрел поверх ковбойской повязки чуть тревожно. — Слова таковы. Сын твой недоступен магии темнейшего напрямую, и после рождения еще будет защищен год. Отец его ворожит непрестанно, и их связь не может быть оборвана, так как неподвластна тьме и любым расстояниям. Трандуил ни разу не проснулся утром, и не лег спать вечером, не спев своему ребенку. Но теперь ваш сын, принц Лихолесья, живет и растет, чтобы в срок появиться на свет, в теле волчицы. Самки варга. Вот на нее Гортхаур может влиять. Он может избивать ее, запереть во тьме, кормить человечиной, пустить к ней самцов варгов. Все, что испытывает невольная мать, будет ощущать и плод. Фэа его не исказится до означенного мной срока, но что такое страдания и темная сторона силы и власти, он будет знать очень хорошо.