Размышления о том, как пережить зиму, делались неприятными… и Ветка все чаще жила по принципу Скарлетт О’Хары — «я подумаю об этом завтра». Действие стало для нее лекарством и сделалось превыше размышлений — только верить, только неистово двигаться к поставленной цели, отсекая то, что осталось позади, не позволяя себе запугать себя призраками грядущего, не сомневаясь в том, что путь исполним, и придерживаясь в пути всего десятка жалких правил, первое из которых гласило — никаких попутчиков и случайных знакомых.
У берегов Андуина начал вставать ледок, хотя дунадайн и предупредил, что величайшая река не замерзает полностью, в отличие от рек поменьше. Ветке жестоко не хватало перчаток, одежды, еды; она безумно соскучилась по хлебу; и только сна, отдыха в теплой Нюкте было вдосталь — они научились отыскивать надежные местечки, защищенные как от ледяных затяжных дождей поздней осени, так затем и от порывов холодного ветра со снежной крупкой, и, пока не стало действительно холодно, спали столько, сколько хотели.
Время от времени Ветка даже словно позволяла себе забыть, во имя чего она скитается, что именно хранит, потому что вера была тяжелейшей ношей… посильной, но требующей очень многого, чересчур много подчас.
Беда случилась у небольшого озерка, протокой соединенного с Андуином. Через протоку предстояло переправиться, а еще Ветка приметила в неглубоком озерке коряги и заподозрила там сомов. Ветер принес нечто, похожее на запах дыма, и женщина предположила, что далее может быть небольшое поселение хоббитов или людей, которое придется обойти — следовало подкрепиться и уйти от берега реки.
Ветка ступила на слабый ледок с острогой, примерилась…
Сома она добыла, но из холодной, словно засасывающей воды ее вытянула Нюкта, ворча и ругаясь на своем волчьем языке. Они отыскали укрытое огромными корнями выворотня место, Ветка разожгла костер; Нюкта сожрала двадцатикилограммового сома, оставив, как обычно, женщине голову.
Одежда была выжата, высушена, сколь возможно, и снова надета. Голова запечена и съедена. Варжиха подставила мокрый пушистый бок, тяжело воняющий зверем… и обе уснули.
Проснуться и встать на ноги Ветка уже не смогла.
***
Ветер выл не переставая, и он был хуже горстей колкого снега. Приходя в себя от лютой температуры, сотрясаемая кашлем, Ветка видела, что Нюкта старается не уходить от нее — но варжиха была растеряна, скулила, не понимая, что такое могло случиться с ее человеком. Место было негодное для зимовки, следовало идти — но Ветка не могла.
Разок Нюкта исчезла и вернулась с оленихой в пасти — но разжигать огонь и готовить мясо Ветка не смогла… она отогрела руки в горячей утробе оленихи и съела ее сердце.
Затем ее вырвало, и все стало еще хуже.
***
Когда Ветка пришла в себя, то долго рассматривала потолок над собой. Бревенчатый добротный потолок, заботливо оструганный умелыми руками — не слишком высокий, но и не обветшавший, как в том заброшенном доме, в котором она жила какое-то время.
Затем женщина сообразила, что Нюкты рядом нету, и что эти стены и этот потолок она уже рассматривала раньше… возможно, ненадолго включаясь сквозь бред.
— Ага, — сказал низкий, тихий дрожащий голос, — ага.
Ветка попробовала сесть, но сесть не вышло — она была слишком слаба.
— Варг… варг…
— Умница твоя в хлеву, — ласково сказал тот же голос, а в губы полилось теплое. — Сама себе поохотилась, теперь спит. Она притащила тебя в жуткий буран. Я вижу, варжиха ручная, хотя мы и поопаслись пускать ее в дом.
— Она… она…
— Все хорошо с ней. А вот ты приболела очень сильно. Пей, девочка.
— У меня есть… есть…
— Все, что у тебя есть, мы с мужем уж нашли, и деньги тоже, — старческий голосок захихикал, — только нам ни к чему это. Все ушли, мы одни тут остались, живем потихоньку. Слишком уж давно, слишком. Решили не бросать насиженного места. Тут когда-то был причал и большая крепкая деревня… а теперь уж ничего не осталось.
— Где… я?..
— Излучина за Северными Отмелями. Когда-то тут место называлось Летний Брод… когда Андуин мелел после жарких лет, можно было переправиться — и течение не такое сильное, и река не такая широкая… да только много времени прошло. Вот мы — последние Летнебродские.
Ветка, наконец, рассмотрела старушку — старушку… да только не человеческую.
За ней ходила убранная в яркие, хотя и старые одежды, да еще и в окованный бляхами на манер боевой куртки жилет, пожилая гномка. И да, она была с усами, усами, украшенными бусинами и металлическими зажимами.
— Нюкта?..
— Ну что ты будешь делать… Фофур, позови-ка волчицу!
В ответ раздалось кряхтение и лязгание — и через некоторое время широкий, коренастый гномий дед впустил в дом изрядную порцию ледяного воздуха и Нюкту, которая тут же заняла три четверти небольшой жарко натопленной комнаты.
Завоняло.
— Она тебя тащила как убоину, — буркнул старец с таким огромным носом, которому позавидовал бы даже Балин. — Но я сразу приметил, что на варжихе упряжь, и решил все ж таки посмотреть. Гостей у нас давно не было… но вот и ты…
— Я тебя расчесала, — радостно сказала старушка. — Ты легонькая, мы тебя и подняли, и положили. Я лечу тебя вот… уж сколько дней лечу. И помыла, и помогаю, чем могу…
— Спасибо… спасибо…
Нюкта лизала шершавым языком Веткину руку, не сводя с нее умного взгляда.
— Волчица-то ручная, — снова вмешался дед, — и нас кормит. Понимаешь, я уж не такой резвун, чтобы на дичь ходить. А эта и оленя притащила, и кабана…
— Спасибо… спасибо…
— Только пусть выйдет, а то нам запаха потом вовек не вывести…
— Нюкта…
Волчица покинула комнату, и Ветка обессиленно растянулась на ложе.
— Я уйду как смогу…
— Никогда гномы народа Дурина не гнали обессилевших путников, — важно выговорил дед. — И за все мои двести восемьдесят лет жизни я никогда такого не делал и не собираюсь.
— Дурина?..
— Да. Мы поселились тут после того, как Смауг захватил Эребор. Сколько могли, ковали, работали, — добавила старушка, — а вот когда последние люди решили уйти отсюда, пришла наша старость. Смысла уж не было никуда следовать… вот мы и остались.
— Ваша старость?..
— Она не как у людей. Это в одночасье просыпаешься и понимаешь, что теперь ты стар, — задумчиво сказал Фофур. — И отныне ты в обузу. И лет тебе осталось ну десять… пятнадцать, а то и того меньше. Верно, Лис?
— Все верно. Вот уже двенадцать лет мы тут совсем одни, детка. Но помочь тебе в нас жизни еще хватит, — усмехнулась в усы старушка. — Может, Махал нас для того и держал, чтобы тебя выручить.
— Я сумею, — в горле Ветки стало совсем тесно, — сумею… отплатить… добром.
— Может, и сумеешь. Да мы только совсем ничего такого не ждем. Это нам самим надо… и в последние свои месяцы делать добро. Ты не орк, не служанка Моргота, хотя и в орочьей кольчуге, — медленно проговорил дед. — А, стало быть, помогать тебе можно. И нужно.
— Вы не побоялись варга…
— Говорю же, я упряжь сразу приметил. И она уж больно разумно вела себя, твоя варжиха.
Спустя три дня Ветка уже вовсю хлопотала по хозяйству.
Лис и Фофур двигались страшно медленно. Быстро они лишь прихлопывали дверь от сквозняка. И Ветка с изумлением поняла, какой бывает истинная старость гномов — почтенная, глубокая и немощная, но недлинная по их жизни. Также стало понятно, что возраста, в котором гном делается стариком, Балин, несмотря на все его седины, к примеру, еще не достиг.