Нет, не несколько жизней.
Одну жизнь.
Единственную.
Принц спал, и солнце золотило тонкие волосики на его головке.
Полминуты — и Ветка была одета, обута и плечи ее укрыл теплый плащ. Бросила взгляд — костер полыхал.
— Нюкта… — горько выдохнула она. — Нюкта.
Заржал конь; Герцег, который привез сюда Мэглина, прядал ушами неподалеку, ожидая, когда же хозяйка его признает. Ветка подошла и задумчиво погладила огромную морду.
Герцег.
— Я могу только представить, что ты вынесла, — ровно выговорил Трандуил, сдерживая дыхание, стремясь, чтобы слова его звучали спокойно. — Но, Ольва… я здесь, с тобой. И… Эйтар даст гончий лист коню. Надо как можно скорее попросить Виэль прибыть во дворец. Молоко оленихи, да и никакое другое, не сможет взрастить эльфинита, это лишь временная пища. Сын здоров, но очень слаб. Как только ты немного отдохнешь… будешь готова…
— Слаб? Слаб?
Ветка оказалась около Мэглина и приняла ребенка; кончики пальцев нандо подрагивали…
Маленькое тельце вдруг оказалось таким сладким, таким невероятно теплым и родным, таким бесценным, что Ветка чуть не завыла, чуть не завыла, как это сделала бы Нюкта; она замерла, прижимая к себе ту бесценную искру, которую безжалостный Некромант вырвал год назад из ее тела.
— Так я поскачу в Дейл. Разве можно рисковать?..
— Ольва, ты едва стоишь!
— Дай мне мирувор… дай мирувор и кусочек лембаса. И Герцега. Я поскачу к Виэль сама. Разве можно рисковать? Разве можно?..
— Ольва, — почти простонал Трандуил. Затем, видно, приняв решение, выкрикнул:
— Герцега! И еще двух коней! Олень останется здесь, Леголас, ты поедешь на нем… со мной Мэглин. На Герцеге — Ольва.
— Ада, ты поскачешь в Дейл с Ольвой Льюэнь, поскачешь вот так, без стражи? — Леголас тревожно заглядывал в голубые глаза отца.
— Я поскачу. Она же поскачет. Посмотри на нее.
— Мне нужен еще плащ, крепко привязать ребенка, — сказала Ветка, воспоминания которой отыскали тот момент в невероятно далеком прошлом, когда Герцег несся по пустоши, подгоняемый силой гончего листа.
— Ты должна знать, — подал голос Мэглин. — Герцег был отравлен листом… он может не выдержать скачки. В этот раз.
Ветка вздрогнула, провела пальцами по гнедой морде. Ганновер смотрел умно и спокойно, только прихватил зубами рукав платья. Привет, мать.
— Есть нечто важнее лошади, — вышептала девушка. — Важнее… важнее.
— Можно не торопиться. Гонцы также поедут на лошадях, накормленных гончим листом, — сказал тревожно Лантир. — Что за спешка? Принц… он продержится два или три дня, я уверен. Я…
— Я нет, — сказала Ветка, глотая лембас, как голодная собака куски мяса, — я — нет. Пока я не увижу сына у груди Виэль, я не остановлюсь, я — нет. Я — нет.
Трандуил и Мэглин уже стояли с лошадьми в поводу.
— Леголас, — сказал Трандуил. — Леголас…
— Я все понял, ада.
Вскочили по коням; Ветка проверила стремена, оправила непривычно легкую и чистую одежду, утвердила у груди спящего ребенка, насытившегося в первый раз в своей жизни — молоком лесной оленихи.
— Ольва, — тихо сказал Трандуил.
— Не пытайся отговаривать, — огрызнулась та. — Не. Пытайся. Я… я должна. Мы просто едем. Я знаю. Я чувствую.
— Я не возражаю тебе, Ольва Льюэнь. И ничего не говорю.
Ветка насупилась и глянула исподлобья — что за новая шутка?.. Эйтар достал бережно запрятанный кисет с гончим листом, и разделил зелье на четыре части. Две части отправились в широкую пасть немедленно оживившегося Герцега, и еще по одной достались другим лошадям.
Ветка смотрела на костер, допивая мирувор из фляги.
— Все, больше нет листа в лесном королевстве, — сказал стражник. — Теперь добывать его только у скальных орков в Серых Россыпях.
Герцег заплясал; Ветка, оправляясь в седле, хрупнула чем-то тонким в рукаве платья.
Воздух зазвенел и задрожал; девушка прислушалась…
— Берем к югу, чтобы выехать на дорогу, — спокойно сказал Трандуил. — Надо скакать вокруг леса, так как в лесу не будет никакого смысла в силе гончего листа. К югу, и затем огибаем лес. Держимся рядом. Ольва, ты не хочешь отдать сына мне?
— Нет, — рявкнула Ветка. — Вперед! — и под первые аккорды песни, уже звучавшей под этими небесами, всадила пятки в гнедые бока Голдшлегера Герцега. Усталость снова была забыта, забыта во имя голодного ребенка, во имя будущего, во имя жизни; ганновер взвизгнул, осел назад и принял с места в галоп, сразу набирая скорость, попирающую самых волшебных меарас.
День требовал подвига, и Герц был к нему готов.
Да здравствует ветер, который в лицо!
========== Глава 27. Финиш ==========
Трандуил увидел фэа Ольвы Льюэнь и ребенка в тот же миг, в который узнал их. Как будто разорвалась тонкая пелена незримости, отделившая его женщину и плод их любви от короля; и вот, вот они. Ровное золотистое сияние Ольвы — и ослепительная белоснежная искра эльфинита, много более яркая, чем можно было бы представить по крошечному и совсем слабенькому мальчику.
Сияние сущности любимых били по внутреннему взору, обжигали; и Владыка знал — Леголас увидел то же самое. Не раз и не два в унисон ударили сердца отца и старшего сына, не раз и не два они одновременно вздохнули, принимая невероятное. Не надо было слов — древняя магия семьи, родства, истинности окутала тех, кто был связан узами крови.
Ольва, Ольва, которая столько месяцев была скрыта от волшебной силы Трандуила — и от чьих-либо взоров — вот она, и вот искра жизни, сбереженная ею.
Сомнения, замкнутость, отстраненность, сосредоточенность лишь на сыне — словом, все странности Ветки Трандуил видел в ее поведении, читал по жестам, по выражению лица; пламень же ее человеческой фэа был несомненен и чист.
Но теперь они оба, и она, и ребенок, открылись Владыке; коротко собрав повод лошади, пригнувшись в гриву, король не спускал взгляда с фигуры в трепещущем плаще, в синем плаще Даэмара, с бьющегося в потоках встречного ветра подола желтого платья, с напряженных плеч и каскада перепутанных нечесаных волос, в котором русые пряди причудливо перевились со снежно-седыми. Губы короля непрерывно шептали, тихо-тихо, и ветер срывал с них слова — такие древние, как окружающие скалы, такие искренние, как жар его великого сердца, тихие слова-заклинания, обращенные к женщине и ребенку — помочь им выдержать путь, не потерять силы, достичь цели.
Вся его властная магия обрушилась на них — водопадом, каскадом, незримо укутывая и укрывая, поддерживая их силы и направляя невероятный, ровный ход коня.
Но и лаиквенди, который несся на взмыленной лошади по другую сторону от Ольвы, также чуть отстав, смотрел, не отрываясь, и шептал, шептал, шептал.
Двое мужчин вкладывали в эту скачку все, чем были одарены, всю любовь, всю силу душ; женщина и ребенок должны были достичь Дэйла невредимыми.
Отгремела чужая музыка, и только пела дорога под копытами трех коней, одурманенных силой гончего листа, под копытами, стучащими в ритме нескольких сердец.
***
Ветка не могла сильно нагнуться вперед — малыш у груди заставлял сидеть ровнее. Пел под копытами торговый Сумеречный тракт. Путь лежал мимо Росгобела к началу знаменитого Мен-и-Наугрим, чтобы пересечь лес по дороге гномов и вдоль Быстротечной достичь руин Эсгарота и далее — Дейла…
Путь этот для крепких лошадей и умелых всадников считался бы десятидневным. Десять дневных переходов, не менее, чтобы преодолеть изрядные расстояния; но Ветка, если бы умела узнавать места, уже определила бы пролетающий мимо славный Росгобел, богатый упитанными кроликами. Часа полтора потребовалось Герцегу, чтобы пролететь расстояние хорошего конного перехода от рассвета до заката; Средиземье знало такие скорости только ценой жизни лошадей.