И это была восьмая часть пути до Дэйла.
Копыта часто били в дорогу с неумолимой мощью; конями овладел лишь долг, а неслыханные силы гончего листа сжигали их мышцы и кровь. Их нельзя было остановить, и можно было лишь направлять; уже теперь все тело Ветки свело, словно скрутило тугой веревкой. Руки намертво сжались на поводе, а голова была пуста, словно встречные потоки ветра выбили из нее все мысли. Ветка превратилась в зрение: камень, варг, отряд орков, отряд людей, кролик, перебегающий дорогу, небольшое озерко, роща, препятствие на дороге — прыгать, кролик, варг, всадник, торговый людской обоз из трех телег, лось, кролик…
Немногочисленные зрители лишь хватались за шапки и капюшоны, которые сносило небольшой летящей кавалькадой. «Что это?» «Да это эльфы, глядишь, сам король из Сумеречного леса пожаловал на тракт…» «Это эльфийская магия?» «Говорят, есть у эльфов такой лист, гончим называется, от него лошади дохнут, но до смерти своей — скачут вот так…» «Вот бы нам обзавестись, а то трясись вот так до самого Фрамсбурга, обратно-то просто, по Андуину, а туда…»
Орки стреляли — но стрелы не догоняли лошадей, гонимых листом; варги вскидывали голову и выли — и в их голосах Ветке слышался голос Нюкты, но слезы, едва зародившиеся в уголках глаз, немедленно сушил ветер.
К началу Мен-и-Наугрим морды коней были в пене и крови; теперь копыта били не в плотную землю хорошо протаявшей и просохшей дороги, а в древние камни, отесанные и уложенные гномами в незапамятные времена. Ветке казалось, что она попросту умрет сейчас в седле, умрет она, умрет малыш, но она откуда-то знала — сын спит, просто спит. И он несомненно жив — она слышала частые удары его крошечного сердечка, а это главное, главное.
Останавливать коней было нельзя. Не в человеческих силах было бы выдержать такую скачку, но Ветку питала могучая магия эльфов, хотя она и не осознавала ее; и в моменты, когда сознание готовилось покинуть тело, а сведенные в камень пальцы — отпустить повод, ее словно поддерживали с двух сторон теплые сильные руки.
Бесконечная дорога под сводами величественных дерев; раз или два показывался эльфийский патруль, который немедленно оставался далеко позади. Пара конных стражей бросилась было следом — но куда там.
Уши заложило от ветра, а жилы на ногах готовы были полопаться, несмотря на постоянные неслышимые песни короля и его оруженосца.
Доскакать. Просто доскакать.
Дорогу гномов преодолели во тьме, лишь неяркими огнями вдали промелькнул Путевой дворец… Ветка временами закрывала глаза и вцеплялась в гриву Герцега.
Сколько он скакал от Эребора до Дейла?
Намного, намного меньше.
Скрипнуть зубами — и продолжать путь…
Вот и окончание Мен-и-Наугрим — лес пересечен, вот и Быстротечная; едва заметная тропа в перелесках и камнях, ранний рассвет, солнце пронизало мир светлейшими лучами; вот и озеро, и развалины Эсгарота, обугленные, поднимающиеся над водой…
Первым не выдержал конь Мэглина — лаиквенди все силы отдал Ольве и эльфиниту, и Герцегу, и никак не поддерживал собственного скакуна. Животное грянулось о землю где-то у Долгого озера, недалеко от Эсгарота вмиг, не притормаживая, и лесной эльф только вскрикнул, когда через него, не успевшего даже вынуть ноги из стремян, прямо на протаявшей дороге перекатился погибший конь.
Ольва, которая уже практически ничего не видела и не слышала, да и скакала впереди, даже не обернулась. Трандуил бросил взгляд через плечо — но что увидишь, когда скачешь столь быстро; король, направив свои силы на оставшихся, невероятным усилием ускорил собственного жеребца, вынуждая его идти вплотную к Герцегу.
Рывок, еще рывок; ноги ганновера были разбиты, копыта расщеплены; но он все так же неумолимо колотил дорогу, выдыхая пену и кровь. Конь Владыки пал; Трандуил перекатился в сторону серебряным клубком и мгновенно встал, опираясь о камень, и направляя свою песню вслед Ольве.
Скачи.
Осталось совсем немного.
***
От большого города, все больше завоевывающего былую славу, в разные стороны разъезжались повозки с товарами; часть караванов направлялась в Дейл, часть — из Дейла окрест.
День достиг середины, солнце стояло в зените. Ноздреватый серый снег, сколь его еще местами осталось, таял на пустоши. Врата града были открыты.
В числе подъезжающих к залитому лучами солнца Дейлу была славная пара — девушка в добротном плаще, с огненно-рыжими волосами, и невысокий мужчина с небольшой бородой, на громадном коне, в светлом венце, коже и металле. Тауриэль и Кили в сопровождении нескольких мастеров ехали в город — договориться о новых работах в Полуденном Приюте, повидать новорожденную девочку-эльфинита, выразить почтение королю Барду и его блистательной королеве Синувирстивиэль.
Когда мимо пронесся, распугивая людей, собак, птиц, которыми наполнился Дейл, Голдшлегер Герцег, словно вырвавшийся из балроговых подземелий, кони гномов шарахнулись — все, кроме толстой спокойной кобылы, запряженной в телегу.
Кили рывком встал на стременах.
— Гаин!
Подскакал молодой гном на светлой, танцующей лошадке.
— Гаин… — голос Кили упал до еле слышного шепота, — во весь дух в Эребор. Скажи дяде — Ольва… Ольва Льюэнь вернулась.
Гаин кивнул и развернул кобылу, тут же сорвавшуюся в галоп; Кили и Тауриэль, бросив мастеров и телегу, поскакали за Ольвой.
Но куда там.
Расшвыривая горожан, в своем последнем усилии ганновер достиг широкого двора правителя Дейла, и рухнул оземь — копыт у него почти не осталось, из лопнувших на плечах жил и по паху текла кровь, морда и гнедая шкура залита пеной. Могучее сердце истинного бойца остановилось враз, изорванное в клочки любовью, преданностью, бесстрашием и неукротимым желанием быть первым; Голдшлегер Герцег, освобожденный от упряжи и поводьев, от необходимости служить, исполнивший свой долг настолько всецело, как это только могла сделать лошадь, устремился галопом по радуге в край вечных зеленых лугов.
Ветка едва успела собрать окаменевшее тело, собрать в комок, защищая ребенка у груди; но падение коня было слишком внезапным, а сил так мало; плечами, телом защитив сына, она ударилась виском о мощение двора — и затихла.
Волной лежал синий плащ, волной растрепались перепутанные волосы; ногу придавил изуродованный волшебной скачкой конь, поседланный эльфийским седлом… а у груди, в кольце судорожно сведенных рук, тихо мяукал еле живой, беспредельно изнуренный скачкой, мокрый и грязный малыш, младший принц Лихолесья.
Виэль вынеслась из дворца подобно сверкающей молнии — тяготы материнства ничуть не сказались на ней, только располневшая грудь решительно распирала роскошное платье. Сигрид, прижимая к груди сводную сестренку, завернутую в шелка и кружево, выбежала следом; по Дейлу катилось, словно эхо — Ольва! Ольва Льюэнь, Ольва! Магия, колдовство, чары леса…
Бард влетел во двор верхом, галопом — он был на рыночной площади, спрыгнул с коня; стража толпилась нерешительно, не рискуя приблизиться. С другой стороны во врата ворвались Кили и Тауриэль.
— Это правда Ольва! — в голос завопила стражница, — Тиллинель! Бард! Кили!
Миг — и крепкие руки гнома и человека, Тиллинель, перебравшейся к Синувирстивиэль в Дейл, Тауриэль и пары осмелевших воинов Дейла подняли иссушенную магией тушу коня; Виэль взмахнула тонким кинжалом — плотная ткань плаща распоролась, и ребенок оказался у груди целительницы.