Через неопределенное количество времени, обнаружив, что комоды — да, закончились, и остался один неразобранный чердак — ее собственный — Ветка поняла, что, если Саурон срочно не появится мучить ее, готовую ко всему, она свихнется.
С этого начинается стокгольмский синдром. Ее непревзойденная стрессовая реакция, когда в момент опасности разом включаются все резервы, оборачивалась против нее самой, пережигала ее.
Ветка помедитировала, поспала, поделала в темноте растяжку, поизучала себя пальцами. Как обхитрить этого урода? Что сделать такого, чтобы не она его слушалась, а он ее?.. Вспомнила Азога… нет, с этим не пройдет. Не пройдет. С тем, по сути, тоже ведь не прошло.
Снова нацепила эреборскую бляху. Каким-то образом ее острые края не давали спятить. И Ветка временами до боли сжимала подарок Торина в ладони.
Обнаружила, что пол в башне теплый — словно снизу он подогревался огнем или горячей водой.
Еще раз поспала. И еще раз сделала растяжку. Потеряться во времени суток и в днях было мучительно.
Проголодалась, поколотила в дверь. Захотела пить — вода оставалась только та, что после умывания попала в тазик, и Ветка корила себя за непредусмотрительность.
И еще раз поспала. Постель доставляла удовольствие — плотный матрас, видно, набитый шерстью, ласкающее тело белье, пушистое одеяло.
Покачала пресс — осторожно, пытаясь вспомнить, что можно и что нельзя делать в интересном положении. Разобрала сундук — выяснила, сколько и какой одежды ей предоставили.
Временами у Ветки возникало стойкое ощущение, что она не одна. Ощущение это было иллюзорным, но все же казалось, что ее, например, по интернету поддерживает могучий друг — он далеко, он за океаном, но даже его мимолетное «привет» в социальной сети успокаивает. Такое чувство не-одиночества было внове; Ветка даже не знала, с чем это сравнить.
Почему, кстати, друг?
Сын.
Ветка почему-то представляла его себе уже взрослым, рослым витязем, обтянутым шелком вышитой рубахи, с желтыми яркими глазами — и схваченными в неопрятный, озорной хвост белыми, серебрящимися волосами. Кончики ушей протыкают потоки прядей. Когда ему будет столько, сколько Тенгелю, ей — около шестидесяти…
А Трандуил будет таким, какой он сейчас.
Но о Трандуиле и Мэглине — нельзя. Эти воспоминания ослабляли. Вот почему-то о Торине и об Эреборе можно было думать сколько угодно.
И все равно крыша ехала. Ветка пыталась убрать сопротивление, убрать ненужные мысли, собраться. Подстроиться под свой плен, сделаться пластичной, податливой, и в то же время отыскать свои преимущества. Они должны быть. И возникало ощущение, что она о них уже знает. Но никак не вычислит, чтобы начать пользоваться осознанно.
Когда Ветка уже здорово проголодалась и мучительно захотела пить, присматриваясь в грязной воде в тазике, дверь открылась.
Но это был не Саурон.
Первым к ней явилось самое жуткое существо, какое только можно было себе представить. Орк, искореженный и уродливый просто рекордно; тварь двинулась к туалетному столику, попутно задрав кожаную юбку и показав ужасный шрам — в силу травмы, пола это создание не имело.
Ветка запрыгнула на кровать и тряслась там, пока орк выносил ведро, доставлял чеканные кувшины с холодной и горячей водой, осуществляя функции водоснабжения и канализации. Входить с ним в контакт не хотелось категорически, несмотря на то, что одинокое сидение в башне на манер Рапунцель Ветка переносила очень плохо.
Когда девушка оклемалась от впечатления настолько, чтобы посмотреть в дверной проем и подумать о побеге… стало еще страшнее.
Там, в тени, не перешагивая порога, стояла высоченная фигура в доспехах и шлеме, закрывающем лицо. Видна была только нижняя половина физиономии — два ряда отличных, чуть заостренных зубов, полностью открытых, до самых десен, обрамленных обкромсанными губами. Тем, что осталось от губ, чудовище слегка улыбалось.
Ветка, истосковавшаяся по живому общению, немедленно возлюбила уединение.
— Меня зовут Голос Саурона, но, если пожелаешь, ты можешь называть меня Ома, — голос вправду был великолепным; он тек без хрипотцы, убеждая и обволакивая. Оторвать взгляд от причудливых движений обрезанных губ было невозможно. — Я служу Темнейшему давным-давно, но я смертный человек, как и ты. Приятно познакомиться, Ольва Льюэнь… рад, рад, что господин обрел тебя, и сейчас именно мне поручено присматривать за тобой. Удобно ли тебе тут?
— Нет, — пискнула Ветка прежде, чем успела подумать головой. — Темно, мало воды, чтобы вымыться, долго не несли поесть — я проголодалась, я не понимаю, какое сейчас время суток, какой день, и вообще.
— Эльфы не научили тебя повелевать, — иронично сказал Голос, не переступая порога. — Ты и не приказываешь, и не просишь. Ты словно рассказываешь мне о себе. Ты думаешь, мне интересно?.. Но я учту все, что услышал, раз Хозяин велел. Ты просто не понимаешь всего счастья, что обрушилось на тебя, ничтожная.
— Ох, не понимаю, — подтвердила девушка, наблюдая за манипуляциями искалеченного орка, ползающего по залу, — не понимаю… если ты человек, почему служишь ему?
— Он сильнейший из господ Средиземья. Самый достойный. Ради такого стоит полоснуть себя клинком по лицу, а-а? — Голос явно ухмылялся, и было это несказанно жутко. Руки в черных перчатках потянули шлем… Ветка прижмурилась, чтобы не видеть новых кошмаров. Осторожно открыла один глаз…
Высокие, ровные брови. Прекрасные серые глаза, опушенные густыми ресницами. Умное чело, перерезанное наискось складкой; четко подрезанные скулы. И выпавшая из-под шлема волна черно-пепельных, сильно убеленных сединой, волос. Глаза смотрели мудро и прямо — вопреки экзотике, которая творилась на нижней половине лица.
Ветка замерла.
— Не обольщайся, Ольва Льюэнь. Я предан Хозяину давно и буду с ним вечно. Что бы тебе ни примерещилось в одном из последних Темных Нуменорцев — не ставь на это, — усмехнулся Ома. — Твоя мысль, что благодаря мне ты сможешь бежать, просто нарисована на твоем лице. Я буду учить тебя, немного — манерам. Письму. Скрытности. Умению повелевать. Если Хозяин желает, чтобы ты оставалась возле него и была достойна его, твоя задача воспитать в себе Черную Королеву. Это хорошая цель, не так ли, бывшая любовница лесного короля?
Мысли Ветки бегали по злополучному чердаку кругами, натыкаясь на прежние представления о жизни и о себе, о приоритетах и о разумности поведения.
— Н-ну я пообещала быть покорной… ему. А с какой стати покоряться тебе, п-понятия не имею… Зачем… ты сделал такое… с лицом?
— Он потребовал присяги, — высокий статный мужчина в черных доспехах дернул плечом, и снова надел шлем, немедленно сделавшись воплощением кошмара. — Руки мне было жаль. Как и кое-чего другого. У меня также нет одного уха, это было наказанием за строптивость и собственное мнение. Тебе будет вода, пища и оповещение, что настал новый день… если не запретит Хозяин.
Прихрамывающий покалеченный орк покинул Веткину камеру, а девушка осталась сидеть на кровати, трясясь от оживляющих впечатлений дня. Да.
Успокоилась. Постепенно успокоилась. Ну, что же.