Оставляю машину на практически пустой парковке, забираю пакеты с собой, и топаю к парадному входу.
Самой обаятельной улыбкой приветствую вечернего сменщика на вахте: —Я поднимусь в аудиторию ненадолго, мне нужно вещи оставить, — на всякий случай сообщаю, прикладывая пропуск к турникету.
Ни разу не была здесь так поздно. В здании царит полная тишина за исключением пары дальних аудиторий, где заканчиваются факультативы.
Захожу в свою аудиторию. Странно, что их не запирают на ночь. Смысл требовать с меня закрывать подсобку, если все остается на распашку? Но таковы правила, видимо.
Расстроенно выдыхаю. Наверное, это удел всех новичков: не понимать, что происходит и пытаться встроиться в чужую отлаженную систему, которая жует-жует, да выплевывает тебя.
Хочется снова в универ в качестве студента. Пиши, читай, выступай на конференциях пару раз в год, и будет тебе счастье.
Ничего, Виолетта, это просто первый месяц. Соберись и не ной! Успокаиваю себя внутренне. Давай хотя бы попробуем установить этот замок, и поедем домой.
Толкаю дверь в подсобку. Она заперта. Что?
Толкаю снова. Ничего.
Я в ярости! Опять закрыто! Что за пристанище все нашли в моем кабинете!
Стучу кулаком в подсобку: —Открывайте, немедленно!
Тишина. Ни дыхания, ни шагов, ничего.
— Я считаю до пяти! И буду вызывать охранников. Быстро на выход!
В подсобке тихо. Безуспешно пробую открыть снова.
— Одииииин, дваа…, — пока считаю в моей голове проносятся тревожные мысли.
Ведь я одна поздним вечером в большом здании пытаюсь как омоновец выкурить из укрытия нарушителей. Не слишком ли отчаянно?
Слышу за дверью движение и скрежет ножек моего стола по полу. А что, если там толпа… или…
Фишер?
— Не надо охранников, — дверь мне открывает взъерошенное чудо.
Теряю дар речи. Какого лешего он здесь забыл?
— Вы… что Вы тут делаете? — дрожащими руками отодвигаю студента, заслонившего собой весь проход.
Не дай бог он снова что-то натворил! Он же обещал уничтожить меня за кулон, не так ли? Просовываюсь в подсобку, ожидая увидеть пол в осколках, или разорванные документы, или пылающий диван….
Замираю, оглядывая стеллажи. Закусываю губу.
— Мне просто было скучно, — ухмыляется Вил и, засунув руки в карманы своих широких штанов, проходит вглубь и по-хозяйски и усаживается на диван. — Вроде неплохо вышло?
Не верю увиденному: Фишер аккуратно расставил по полкам содержимое двух многострадальных коробок со стекляшками. Он вроде как даже разобрал все по категориям, по крайней мере на держателях подвешены правильные вещи.
— Чего удивляешься, Виолетик? Я четыре года не только болванил: уж аппарат для дистилляции от кристаллизатора отличить могу, — читает мои мысли.
Это. Слишком. Подозрительно.
— Меньше всего мне хотелось расставлять старье от Лисицына, но я слишком задолбался об него спотыкаться, — резюмирует.
Я, честно говоря, тоже.
— Что за аттракцион неслыханной щедрости? И что Вы здесь делаете? — вскидываю бровь, все еще рассматривая полки.
— Говорю же, скучно было.
Потрясающие содержательные диалоги Фишер-эдишн.
Рассматриваю его с ног до головы. Человек привел в себя в порядок, это сразу бросается в глаза после стольких дней внешнего бунта, когда он ходил замученный и злой. Наконец-то опрятный и ароматный, заполнил всю подсобку своим селективным парфюмом. Но снова подбитый с раскрасневшейся щекой.
— Вильгельм, Вам нельзя здесь находиться! Спасибо, конечно, за… помощь, но Вам нужно уйти.
— Это вряд ли, — не утруждает себя объяснениями, — Только если ты снова за волосы меня оттаскаешь, — хищно улыбается, но я вижу, что эти понты даются ему особенно сложно.
Складываю руки на груди и смотрю с прищуром: —Вас сегодня совесть и так уже оттаскала. И не только за волосы. Я права?
Вил смотрит в мои глаза, и я вижу, что в них, как кадры мультика, мелькают разные эмоции. Жду, что начнет ерничать в ответ.
— Не то слово, — неожиданно соглашается Вил.
Он садится, уперевшись локтями в колени, и опустив лицо в ладони. Повелитель розового дивана Фишер принимает позу сожалеющего.
— Теперь Макс меня ненавидит, — слышу откуда-то из-под ладоней.
Громко вздыхаю, разделяя его чувства. Кажется, разговор затянется. Вряд ли Фишер совестливый фрукт, но я смею надеяться на остатки сознательности.
Присаживаюсь рядом: —Ненавидит вряд ли. Но то, что Ваш друг глубоко оскорблен — это факт, — отвечаю мягко.