В перерывах между выстрелами ей слышался шум подъезжавшей машины.
«За мной», — подумала она, и смертельная тоска сжала ее сердце.
— Заждались? — послышался знакомый голос.
Она обернулась. В гоночном двухместном «Мерседесе» сидел Пищик.
— Простите, Наталья Даниловна, задержали меня. Поехали! Что это? Вы ранены?
Пищик достал индивидуальный пакет. Он быстро закончил перевязку:
— Ничего, кость цела.
К СВОИМ!
Машина неслась по лесной дороге, подпрыгивая на ухабах. Пищик, одетый в немецкий мундир, молча сидел за рулем, покусывал трубочку. Они быстро приближались к шоссе, которое надо было пересечь. Там регулировщик проверял документы.
— Я буду показывать бумаги. Если он их задержит, бросайте, — сказал Пищик, передавая Наталье Даниловне гранату. — Сможете бросить?
— Смогу.
Но регулировщик, внимательно прочитав документы, вернул их Пищику. Тот вежливо козырнул:
— Мальцайт![20] — сказал любезно Пищик.
— Молчите уж! — толкнула его Наталья Даниловна.
Они снова въехали в лес. Солнце стояло высоко.
Дорога становилась все хуже.
— Дальше ходу нет, — объявил Пищик. Он осматривал колеса, увитые цепкими травами. Глухой лес стоял кругом.
— Ну, давайте поделим оружие. — Он подал ей гранаты, пистолеты, автомат. — Идите вперед.
Пройдя несколько шагов, она услышала взрыв. Пищик догонял ее.
— «Мерседес» треснул, — объяснил он.
Он тащил узел с одеждой. Они переоделись. Наталья Даниловна сменила свою замшевую куртку на простую деревенскую кофту и большой платок, под которым спрятала оружие.
Пищик надел пиджак с полицейской повязкой на рукаве.
— Как подойдем к железке, ступайте на три шага вперед, вроде вы арестованная, а я с автоматом, вроде конвоя сзади, — объяснил Пищик.
Два раза надо было переходить железную дорогу. Однажды их задержал было солдат, стоявший на путях с автоматом. Но Пищик молча показал ему на пальцах решетку, выразительно кивнув на спутницу. Посмотрев на повязку Пищика, часовой сказал:
— Проходи, полицай!
Сняв фуражку, Пищик шел, вытирая со лба пот.
— Теперь все будет лесом до самой деревни. Тут уже мне днем показываться нельзя — своих полицаев все знают.
В ожидании темноты они залегли на опушке в виду незнакомой деревни. Два раза совсем близко от них проходили немецкие патрули.
Какое-то странное спокойствие охватило Наталью Даниловну. Рана болела, хотелось спать.
И она заснула. Ей снилось, что она у себя в своей комнате в «Таежном» и Пищик кричит под окном.
Она открыла глаза. Пищик будил ее. Стояла глубокая звездная ночь.
— Пошли в деревню. Я уже палку сломал собак отгонять.
Двинулись к деревне.
Задами они подошли к избе. Пищик стукнул в окно два раза. Вышел высокий мужчина в шинели, накинутой прямо на белье.
Он узнал Пищика:
— Нельзя ко мне. У меня фрицы ночуют. Я сейчас оденусь. Пойдем в присутствие.
При свете лучины, вздутой хозяином, стало видно, что начальник полиции — пожилой человек с большим лбом над умными темными глазами. Он был одет в полувоенный костюм с полицейской повязкой на рукаве.
Хозяин достал из канцелярского шкафа бутылку водки, немецкие консервы и хлеб.
— Богато жить стали, Сидор Иванович! — заметил Пищик.
— Фонды имеем! — с важностью отвечал начальник и показал на стену.
При свете лучины Наталья Даниловна увидела немецкие плакаты и разные объявления. Одно из них гласило, что в распоряжение начальника полиции выделяются фонды для премирования за поимку партизан.
Они сели ужинать.
— Ты все-таки до утра переправь нас. Нам срочно надо туда, — сказал Пищик.
— Сделаю, сделаю!
Далеко за полночь, когда они вышли за околицу, звезды закрылись. Надвинулись тучи, вдали вспыхивали сполохи. Они спускались к реке по обрывистому склону, хватаясь за кусты. В камышах был спрятан кое-как сбитый плот.
Сидор Иванович достал из кустов два коротких весла.
Темная река шумела под порывами ветра.
Первые капли дождя упали, когда они ступили на остров.
Наталью Даниловну сморил сон. Проснувшись, она увидела Пищика около себя. Он жалобно просил ее съесть что-нибудь:
— Сил надо набраться, Наталья Даниловна, ведь вы же раненая!
Она о чем-то хотела спросить его и опять уснула…
Второй раз она проснулась от холода. Видимо, Пищик ждал ее пробуждения. Он сразу спросил:
— Как вы думаете, нашим уже сообщили о том, что мы здесь?
— Конечно, они знают. Люба уже отстучала.
— Почему же они не едут за нами?.. Уже ведь третьи сутки…
— Третьи сутки? Что вы?
— Третьи.
— Сколько же я сплю?
Вот когда сказалось напряжение последних дней, когда сказались эти шесть часов ожидания! Но все это было далеко, далеко…
Потянув на себя плащ-палатку, она опять засыпала. Глаза закрывались сами собой, и дрему нагонял беспрерывный шум текущей внизу реки.
И снова она проснулась ночью. Частый легкий плеск слышался неподалеку: кто-то греб к острову. Пищик со связкой гранат полз под откос.
Было слышно, как лодка, разогнавшись, врезалась в песок.
И тотчас раздался тихий голос Пищика:
— Хальт!
Щелкнул затвор, но выстрела не последовало.
«Нет, все равно не могу двинуться», — подумала Наталья Даниловна.
Потом она лежала на дне лодки. Ей было видно темное небо, тусклые и редкие звезды.
Она очнулась в землянке, на свежем сене, покрывавшем носилки. Девушка в крестьянской одежде с кобурой на поясе сидела около нее.
— Где я? — спросила Наталья Даниловна.
— У партизан, в штабе отряда. Теперь она снова стала Верой Чистяковой.
ВСТРЕЧА
Стояла та особая выжидательная напряженная тишина, которая отличает ночь в партизанском лагере, — тишина, которая каждую минуту может взорваться вспышкой ракеты, залпом.
Полковник Платонов несколько раз выходил из землянки, всматривался в темноту, еще более густую от огненной точки его папиросы, напряженно раздумывал.
Вскоре ему предстояло отправиться на ответственное задание с Верой Чистяковой. Если только она вернется. Да, если вернется…
Перед рассветом пришел начальник отряда.
— Жива? — отрывисто спросил полковник.
— Ранена и больна.
— Пойдемте! — Платонов затоптал окурок и закурил новую папиросу.
Санпункт помещался в центре лагеря. Молодой врач встретил их у входа в землянку.
Он стал было объяснять, почему осложнилась несерьезная рана…
— Простите, доктор! — Платонов, не дослушав, спустился по крутым ступеням в глубокую, в три наката, санитарную землянку.
Фонарь «летучая мышь» светил тускло. Лицо Веры казалось зеленоватым, глаза были закрыты, темные ресницы бросали на щеки густую тень. Она услышала шаги и открыла глаза. Он опустился на земляной пол у носилок.
— Здравствуйте, моя дорогая… — Голос его дрогнул.
И, чтобы смягчить его тревогу, Вера проговорила:
— Мне уже лучше. Я скоро поправлюсь.
Сейчас, когда он услышал слабый голос и рассмотрел измученное лицо, ему показалось: только теперь он по-настоящему понял, кем была для него эта женщина.
— Не было дня, чтобы я не думал о вас, Вера!
Нет, она должна понять его до конца.
— Не было минуты, чтобы я не думал о тебе, Вера…
Ему хотелось сказать, что все это долгое время он нес на себе двойную тяжесть. Он тревожился за помощника и страшился за любимую женщину. Но надо ли говорить об этом, когда она, раненая, измученная, столько выстрадавшая, лежит в этой землянке, в глухом лесу? Надо ли сейчас говорить о своей любви?
Прежняя, чуть лукавая улыбка тронула бескровные губы Веры.
— Я знаю, — сказала она, подняв глаза на Платонова, — я всё знаю…