— Наталья Даниловна исполнит арию Лизы…
Рукоплескания заглушили его слова.
Певица улыбнулась и еле заметно кивнула. Прозвучало короткое вступление. Пауза… И полились звуки, полные печали, страстная жалоба покинутой девушки.
Она взволновала всех в этом зале: семейных людей, девушек, молодых лесорубов, считавшихся отчаянными ребятами, старика — станционного сторожа, пришедшего за десять километров на сегодняшний концерт…
«И чего это мне сделалось так хорошо? — спрашивал себя Генка Пищик. — Ну, какое, в сущности, дело мне до этой самой Лизы, которая жила больше сотни лет тому назад? А вот берет за душу… И как берет! Почему?»
— Редкий голос для здешних мест… — пробормотал высокий, широкоплечий мужчина, сидевший у самой стены.
Он пристально смотрел на сцену.
Певица взяла последнюю ноту и замерла, слегка подняв руку, словно прощаясь с улетевшей мелодией.
В зале захлопали, зашумели. Лесорубы топали ногами, выражая этим свое одобрение.
— Браво! — кричали во всех рядах.
— Просим «Соловья»! «Катюшу»! Бригадир такелажников жестом призвал к тишине.
— «В далекий край товарищ улетает»… — запела певица.
Голос звучал так сильно, что казалось, ему тесно в четырех стенах, что рвется он наружу, в таежные дебри, в степь, чтобы звучать там на просторе и уйти далеко, за пологие холмы, укрытые мглой…
Концерт был окончен. Оркестранты укладывали свои инструменты, дежурные тушили свет в зале клуба. Но на сцене задержалось много людей. Каждому хотелось поздравить певицу с успехом или просто еще раз посмотреть на нее вблизи.
Пищик также был здесь. Он вертел во все стороны головой на несообразно длинной шее и не сводил с певицы влюбленных глаз.
На сцене оказался и высокий мужчина, сидевший во время концерта у стены. Он, по-видимому, выжидал, когда людей вокруг исполнительницы поубавится, чтобы подойти к ней.
За мужчиной из дальнего угла сцены незаметно наблюдал стройный, худощавый человек, одетый в черный полушубок и шапку-кубанку из черного каракуля.
— Ну что же, пошли, товарищ Приходько? — окликнул его директор комбината.
— Пошли, Григорий Петрович, — коротко отозвался тот.
И они направились к выходу.
Возле Натальи Даниловны теперь оставалось всего несколько человек, не спешивших расходиться. Молодая вертлявая женщина схватила певицу под руку и твердила, что она ни за что не отпустит ее, пока не напоит чаем со своим необыкновенным вареньем из ежевики и морошки.
— Ко мне! Ко мне! — повторяла она. — Переоденьтесь и ко мне!
Это была сослуживица Натальи Даниловны и ее соседка по квартире.
К певице подошел Пищик. Ему хотелось сказать что-то свое, особое, чтобы вышло не так, как у других.
— Наталья Даниловна… — торжественно начал он и осекся.
Певица вопросительно смотрела на него. Она улыбалась, ее улыбка смущала Пищика.
— Слушаю вас, Гена…
— Вы просто за душу берете, Наталья Даниловна! Я чуть не заплакал, честное слово!
Пищик для убедительности хлопнул шапкой по декорации. Поднялась туча пыли, кто-то чихнул. Пищик сконфузился и, все больше и больше смущаясь, машинально продолжал выколачивать пыль, повторяя:
— Дорогая Наталья Даниловна, вы сегодня так пели… так пели…
— Постараюсь петь еще лучше, Гена, — ласково сказала Наталья Даниловна.
— Лучше нельзя, честное слово!
— Разрешите и мне выразить свое восхищение вашим талантом, — раздался спокойный мужской голос.
К певице подошел широкоплечий мужчина высокого роста.
— Боюсь, что буду повторять уже сказанное другими, но что же делать. Талант покоряет всех. Позвольте, Наталья Даниловна, представиться: инженер-механизатор Кротов Роман Иванович.
Наталья Даниловна повернулась к говорившему и взглянула на Кротова. Перед ней стоял человек атлетического сложения, с уверенными манерами. Совершенно голый череп, голубые умные и холодноватые глаза, плотно сжатые губы большого рта…
— Я прибыл в ваши палестины недавно, по долгу службы, — продолжал Кротов, — но имею некоторое отношение и к искусству, как дилетант, конечно. Меня уже подключили к самодеятельности. Малюю декорации для здешней сцены. Прошу разрешения показать вам свои скромные труды.
Глаза Кротова с какой-то особой пытливостью впивались в лицо Натальи Даниловны. Она спокойно выдержала его взгляд, улыбнувшись повела плечами и просто ответила:
— Приятно, что прибыло пополнение в здешнюю самодеятельность. Но вот в живописи я мало смыслю. Вряд ли смогу быть вашим судьей.
Сослуживица Натальи Даниловны заторопилась:
— Пойдемте же, Наталья Даниловна. Нам завтра рано вставать!
Кротов откланялся.
Спустя два часа после концерта в поселке все затихло. Огни в окнах погасли. С окраины доносились захлебывающиеся звуки гармони и слышался хриплый собачий лай. Бодро постукивал движок небольшой электростанции.
Со стороны лесной биржи несся грохот бревен. Там работа шла круглые сутки.
Надвинувшиеся с севера снеговые тучи окутали всю территорию поселка непроницаемой тьмой. Но наблюдательный человек мог бы заметить, что вдоль стен и заборов, направляясь прямо к зданию школы, осторожно проходит человек в черном полушубке и шапке-кубанке.
Все спали в этот час. Спал Пищик, спала восторженная соседка Натальи Даниловны. Спал в своей не вполне еще обжитой комнате и новый инженер комбината Кротов.
Человек подошел к одному из окон школы.
Внимательно оглядевшись по сторонам, прислушавшись к ночным звукам, он легонько постучал в окно. Занавеска на окне шевельнулась, и вскоре женщина выскользнула из дверей.
Оба, тихо переговариваясь, отошли подальше от крыльца.
— Ну как? Он? — шепотом спросил человек в кубанке.
— Пока не знаю, — ответила женщина. — Где же его рыжий парик?
— Надо думать, в чемодане. Он снял его при выезде из города.
Они разошлись через минуту.
БЕЗ ПАРОЛЯ
Прошло несколько недель с того вечера, когда Наталье Даниловне представился инженер-механизатор Роман Иванович Кротов.
Давно не устраивали концертов и спектаклей на клубной сцене. Наступило горячее время: заканчивался очередной квартал. План был напряженный. Последний месяц должен был решить: сохранит ли «Таежный» переходящее знамя или его отвоюет другой комбинат, который выйдет на первое место?
Лесорубы почти не покидали своих участков, ели и отдыхали здесь же, в тайге, у костров, в шалашах, оборудованных наспех.
Водители тракторных тягачей день и ночь трелевали древесину от мест заготовки к лежневым дорогам.
Непрерывным потоком текли по лежневкам кряжи и бревна. Среди шоферов газогенераторных автомашин выделялся Гена Пищик, выделялся тем, что никогда не унывал. Он заметно похудел, длинная шея еще больше вытянулась, но песня, как всегда, неслась из кабины газогенератора. Голос певца охрип на морозе, и озорно звучали слова старинной песни: «Начинаются дни золотые»…
Ударили крепкие морозы, ветры бывали такими сильными, что становилось трудно дышать. Но нигде не замедлялась работа.
Тяжело приходилось в эту пору инженеру Кротову. Он понимал, что не может держаться в стороне от коллектива, относиться безучастно к работе. То дело, о котором знал он один, требовало, чтобы Кротов считался в числе лучших сотрудников комбината. Роман Иванович понимал это холодным своим умом, но бывали такие минуты, когда ему, привыкшему вести жизнь, невидимую для других, становилось трудно сдерживать бешенство.
Светает только в девять утра, но все поднимаются задолго до света, и инженер Кротов — одним из первых. В ремонтной мастерской холодно. Кротов в испачканном ватнике обходит машины, которые надо выпустить сегодня.
Вчера были неприятные минуты. Трелевочный трактор проработал полсмены и вернулся на буксире в мастерскую. Директор развел руками и сказал, сдерживаясь: