Ниспославший Коран утверждает, что Он Бог и единственный Господь и Он предопределил человеку быть Своим наместником на Земле, вследствие чего люди обязаны понимать Его промысел, иначе будут неотличимы от животных и дистанционно управляемых или автономных роботов. И определение того, что является нормальным образом жизни людей, в Коране выражено однозначно.
Но Православие, постоянно провозглашая, что «всякое государственное и национальное устроение жизни для нас вторично» (такие по смыслу высказывания были и у митрополита Иоанна; аналогичные утверждения содержатся и в православном катехизисе епископа А.Семенова-Тяншанского), объективно ведет себя так, что вывод можно сделать только один: в жизни для него первично своими гласными рассуждениями о якобы «вторичности национального и государственного устройства» погасить в обществе сопротивление
Коран выделяет Иисуса из числа названных в нём пророков, единственно называя его Мессией, но он категорически отвергает то, что Иисус является воплотившимся Господом, а равно и «Сыном Божьим», как тому учат христианские церкви. И будь истинным утверждение «Христос — не просто учитель или пророк. Он сам Господь, ставший Человеком, чтобы спасти людей», то оно объективно запятнано лицемерием всех именующих себя христианами, и обходящих при этом стороной вопрос о происхождении мерзости в библейских текстах.
И чтобы действительно определиться в Вере, Православию придется определиться в отношении к мерзостям библейского писания, определиться в своих земных идеалах общественного устройства и определиться в отношении к источнику происхождения Корана и в отношении тех целей, которые преследует Ниспославший Коран. Для этого придется заниматься не оторванным от жизни книжным “богословием”, а жизнеречением по совести, как то и было заповедано Иисусом изначально: «Лицемеры! (…) Зачем же вы по самим себе не судите, чему дoлжно быть?» (Лука, 12:56, 57).
Но, если Православие сможет это осуществить, то это будет совершенно иной образ жизни, а не то лицемерное в умолчаниях вероучение, которое исторически реально сложилось еще к Никейскому собору и с тех пор существует, постоянно порождая само расколы в себе, начиная от раскола единой церкви на римско-католическую римскую и восточную греческую кафолическую и далее.
Если человек искренне живет в эгрегориально-магических религиях, то чем он более верующий в Бога и в таинства этих религий — тем больше он будет встречать на своем жизненном пути происшествий, непонятных для него, подчас бедственных и трагических, обусловленных умолчаниями, отрицающими оглашения эгрегориально-магических религий. Это же касается и объединений верующих: церквей, племен и народов. И тем более неразрешимым будет конфликт между религией и наукой в таком обществе.
Если человек живет в религии Бога истинного, то таинства будут иметь место тоже, но не как бедствия и непредвиденные тягости, а как отсутствие бедствий. И если человек захочет что-то сделать «как лучше», то в жизни будет еще лучше, чем определённое им по оглашению «как лучше», к которому Бог «как всегда» добавит неизвестные человеку умолчания, объемлющие определенные человеком оглашения. Это же касается и объединений верующих Богу: племен, народов. И на этой основе изживается в обществе конфликт между религией и наукой, поскольку Божий промысел внутренне не антагонистичен и в нём нет места конфликту Его религии и Его же науки.
И в вере непосредственно Богу — среди других неисчислимых таинств — Бог дарует человеку чувство Божией меры: благодаря ему человек чувствует и предвидит границы, перейдя которые, он утрачивает компетентность, а его самочинные действия могут войти в конфликт с Высшим промыслом. Основываясь на чувстве меры, человек может заблаговременно остановиться или изменить направленность и характер своей деятельности, поскольку он различает ситуации, в которых ему дано Свыше предвидеть и управлять случаем — мощным орудием Провидения мгновенного действия с далеко идущими последствиями, а в каких предвидеть не дано Свыше.
И если человек верит Богу и прислушивается к дарованному ему чувству Божией Мhры, то единство смысла
В эгрегориально-магических же религиях, основанных на вере в Бога и в таинства, оглашения не проистекают из Божьих умолчаний, но служат прикрытием невежества служителей культа и лицемерия их хозяев, посягающих поработить людей.
9 — 15 февраля 1999 г.
Часть III. Россия: россказни, сказки и правда Жизни
Сказанное о таинствах Жизни и таинствах покрoва для лицемерия и невежества, вовсе не выдумка, которую мы пытаемся обосновать ссылкой на единственный эпизод из жизни Н.А.Мотовилова, возможно, что как-то уклонившегося от того, что подразумевается под словами «истинная православная вера» её искренними сторонниками и вероучителями (это самое простое, “убедительное”, но ни к чему не обязывающее объяснение эпизода с духом нечистым для фанатиков обрядоверия, “святоотеческих преданий” и т.п.). Таинства, изглаживающие из жизни лукавые умствования, имеют место не только в биографиях отдельных личностей, но и в истории государства Российского.
Как известно, исторически реальная Православная церковь в России всегда была сторонницей монархической формы правления. Поддержка какой-то частью духовенства Временного правительства после отречения Николая II — это эпизод, как тогда казалось многим, междуцарствия, прекращённого Великой Октябрьской социалистической революцией, положившей начало достаточно продолжительной эпохе реального и мнимого строительства нового образа жизни. Поэтому более значимо то, с каким идейным багажом Церковь перевалила через рубеж 19 августа 1991 г. — когда государственный крах безбожного, но благонамеренного, СССР совпал с церковным праздником Преображения Господня, после чего Церковь, как и все прочие общественные течения, начала произносить разные слова о возрождении России.
Отношение Церкви к построению общества без угнетения меньшинством большинства на протяжении всей истории Советской власти было различным, но всегда вынужденным, а не проистекавшим из свободной воли иерархов; и тем более не проистекавшим из совести каждого из них, поскольку в Церкви существует своя “партийная дисциплина”, еще более строгая, чем партийная дисциплина КПСС, поскольку в этических системах, построенных так, что оглашения подавляются в них умолчаниями, соблюдение требований “партийной дисциплины” возможно только на основе подавления совести, объективно работающей на устранение конфликта оглашений и умолчаний.
К моменту падения царизма и Временного правительства Русская православная церковь не имела ясно выраженной социологической доктрины, которую можно было бы однозначно понять, благодаря отсутствию в ней объективного конфликта между её оглашениями и умолчаниями, и на основе которой возможно противостоять мракобесию марксизма. Будь к 1917 г. у церкви социологическая доктрина, обладающая названным качеством согласия оглашений и умолчаний, именно церковь смогла бы вобрать в себя народный большевизм и оставить наедине с марксистским очарованием только малочисленных интеллигентиков-книгочеев, безнадежно выживших из ума, утративших конкретность образного мышления, живущих в мире наваждений разного рода абстракций, под шаблоны которых они норовят подстричь жизнь [75].
Единственное изменение, к которому Церковь вынудили жизненные обстоятельства с установлением Советской власти, состоит в том, что она перестала оглашать анафему Степану Тимофеевичу Разину и Емельяну Ивановичу Пугачеву, в прошлом возглавившим большевистское по его существу народное движение освобождения людей от деспотизма светской власти и церкви, посмевшей благословлять деспотизм от имени Бога, который есть.