— О! — с необычайной горячностью вырвалось из груди белокурого юноши. — Всё это я отлично понимаю, Джемал! Но… что поделаешь, если мне… мне… так тяжело терять тебя, дружище… Ведь с той минуты, когда я узнал, как ты спас жизнь моему отцу, я тебе отдал всю мою душу… И мне так не хочется отпускать тебя! И зачем, зачем ты уезжаешь только!
— А ты разве бы не поступил на моём месте точно так же? — с чуть заметной улыбкой произнёс молодой человек, обращаясь к своему другу.
Тот замялся на мгновение.
— Гм! Право, не знаю… но… но…
— Ну, вот видишь!.. Нет, это дело считай поконченным, Миша! «Фатиха»… как говорят мои любезные одноплеменники, то есть быть по сему. Было бы ужасно повергнуть в отчаяние бедного князя Чавчавадзе моим отказом ехать к отцу, когда он уже надеется завтра с зарею обнять томящихся в плену жену и малюток…
— Чёрт меня побери, если я когда-нибудь забуду тебя, товарищ! — неожиданно сорвалось с уст молодого офицера, и, чтобы не обнаружить своего волнения перед солдатами, он поскакал вперёд и почтительно, приложив руку к козырьку фуражки, произнёс, обращаясь к старшему из офицеров:
— Внизу слышится шум Мечика, мы почти у цели, господин барон.
Весь этот разговор происходил 15 лет спустя после того, как маленький сын Шамиля был отдан заложником русским. Красивый, черноглазый и черноволосый офицер-преображенец был не кто иной, как сам Джемалэддин, по окончании кадетского корпуса получивший офицерские эполеты, хотя он и продолжал считаться заложником. А его белокурый спутник был — ставший за это время уже взрослым юношею — Миша Зарубин, сын отставного капитана Зарубина, того самого капитана, которому Джемалэддин спас жизнь в первые же дни знакомства.
Отряд, в котором ехали оба молодых офицера, достиг большой нагорной плоскости и по приказу командира стал готовиться к привалу. Рота подходила за ротой. Длинная тянущаяся гуськом вереница солдатиков словно выползала из-за уступа и занимала площадку. Вскоре обширная с виду каменистая плоскость была сплошь покрыта движущимися, снующими на ней фигурами. Для офицеров разбили палатку, для себя развели костры… Бивуачная жизнь вошла в свою колею.
— Ну, а мне пора! — произнёс молодой Зарубин. — Куринское уже далеко позади, а ещё надо мне уклониться в сторону, чтобы попасть в наше укрепление. Едва ли поспею к утру. Позвольте вас поблагодарить, господин барон, что разрешили присоединиться к вам проводить товарища! — почтительно склонив голову перед начальством и вытягиваясь в струнку, заключил он.
Старшие офицеры, ласково улыбаясь, пожали руку юноше.
— Служите, хорошенько, Миша, — произнёс князь Чавчавадзе, дружески хлопнув по плечу молодого подпоручика. — Помните, что наш старый друг, а ваш отец-герой честно послужил своей родине. Следуйте его примеру во всём, чтобы он мог гордиться вами.
— Постараюсь, князь! — горячо ответил юноша. Потом он подошёл к Джемалу и тихо шепнул:
— Проводи меня немного!
Ему хотелось проститься не на глазах начальства со своим другом.
Тот послушно вышел за ним из палатки.
Несколько человек казаков стояли неподалёку с осёдланными наготове лошадьми.
Это была охрана молодого Зарубина, без которой немыслимо было пускаться в горы.
Между ними, подле коня, навьюченного тюками, стояла высокая сутуловатая фигура старика-солдата с добрым, морщинистым лицом.
— Прощай, Потапыч! — произнёс своим гортанным голосом красавец Джемал, обращаясь к нему. — Не поминай лихом!
— Счастливо оставаться, ваше благородие! — сердечно отозвался тот. — Дай вам Бог, потому как я… По-божески скажу вам: больно мне вас жаль, ваше благородие… Обусурманитесь вы опять там в горах… А я… я вас век не забуду… Потому вот вы моего барина от Гасанкиной шашки выручили… Век за вас Бога молить стану!
Голос старика дрогнул и оборвался. Растроганный Джемал ласково обнял его.
— Ах вы русские! Души у вас драгоценные! — тихо прошептал он и, внезапно нахмурясь, чтобы скрыть охватившее его волнение, сказал:
— Ну, Михаил, прощай!
Друзья обнялись.
— Слушай, Миша, — после минутного молчания, когда они отошли в сторону от конвоя и дядьки, снова произнёс молодой офицер, — тебя я никогда не забуду… Ты так и знай: и тебя и твоих всегда, всегда буду помнить, клянусь тебе! До смерти буду помнить вас за то счастье, которое я нашёл в вашей семье. Помни, Зарубин, у тебя будет испытанный, преданный друг в горах… И если надо будет пожертвовать жизнью за тебя, не замедля исполню это!