— Спасибо, Джемал! — мог только произнести растроганным до глубины души голосом Миша. — Истинно говорю тебе: такого, как ты, сердечного, доброго, любящего ближних, я ещё не встречал, и подумать только — ты не христианин! — вырвалось у него пылко, помимо воли.
Если бы сумерки не сгустились так плотно, Зарубин мог бы увидеть яркий румянец, внезапно и густо окрасивший бледные щёки его друга. Мог бы заметить и то резкое движение, каким молодой татарин поднёс руку к груди.
— По условию отца, указанному русским, я не смею нарушить требований Корана, — тихо произнёс он, — не смею стать христианином, но… будь уверен и ты и сестра твоя, что я всей душой стремлюсь к вашей вере и от всего сердца ищу соединения с Иисусом Распятым. Отнеси это с моим прощальным приветом ей, когда ты снова её увидишь! — глухим, глубоко потрясённым голосом заключил молодой горец.
Миша бросился в объятия своего друга.
Потом он быстро вскочил на лошадь, подведённую ему одним из конвойных, ещё раз обернулся к товарищу и, дрожащим голосом крикнув: «Храни тебя Бог, Джемал!» — скрылся со своим крошечным отрядом в наступающих сумерках ночи.
Глава 2
Сладкие грёзы
опот коней давно уже стих в отдалении, а Джемалэддин всё ещё стоял на прежнем месте и ярко горящими глазами впивался в темноту ночи… С бивуака доносились к нему солдатские возгласы, говор, смех… Там и сям вспыхивало пламя костров, разбросанных по площадке. Где-то запищала гармоника, этот неизменный спутник каждой роты в походе. Но вот постепенно потухали огни костров, один за другим… Последние головни догорали… Солдатики, разложив на землю шинели, разлеглись на своих импровизированных постелях. Голоса офицеров тоже затихали в палатке, а Джемал всё стоял и думал, прижавшись к холодной стене утёса и далёкий мыслью о сне. Целый рой быстрых грёз розовой вереницей поднялся в разгорячённом мозгу молодого офицера. Погружаясь в их сладкий, дурманящий голову туман, он забыл и весь мир, и печальную действительность, ожидающую его завтра…
— О, какой смешной, бритый мальчик! Я ещё никогда не видел такого… Почему он такой бритый, папа? Почему у тебя бритая голова, мальчик? Папа, откуда ты достал такого?
И маленький Миша Зарубин во всю величину своих синих глазёнок любопытно приковывается к смущённому лицу юного, черноглазого Джемала.
Тот в свою очередь смотрит в ласковое детское личико, слушает звонкий детский голос и ничего не понимает…
Этот бритый, черноглазый джигит — это он, Джемалэддин. Его только что привёз в Тифлис, в свою семью капитан Борис Владимирович Зарубин, и уже новые впечатления вихрем закружили маленького дикаря в их быстром круговороте. Ласковая дама с густой чёрной косой крепко обнимает его и, усадив на свои колени, говорит:
— Бедный крошка! Дорогой мой малютка!
Ему, джигиту, совестно сидеть на её коленях, но длинные косы ласковой дамы напоминают ему чёрные кудри его матери, а её нежный голос, странно похожий на голос Патимат, проникает прямо в душу. Дама ласково смотрит на него, в то время как добрый саиб рассказывает ей что-то…
И вдруг лицо дамы покрывается смертельной бледностью… А саиб всё говорит, говорит без умолку… И вот постепенно на белом, как алебастр, лице дамы появляется румянец. Вот он ярче, ярче… Бледности как и не бывало. Глаза молодой женщины, теперь обращённые к маленькому пленнику, сияют неизъяснимой признательностью и добротой.
Саиб кончил.
Ласковые глаза, приближаясь к Джемалу, горят как звёзды.
— Вот ты какой! О чудный мой мальчик, благородный, милый! — шепчут нежные розовые губы и покрывают его лицо бесчисленными поцелуями…
Так только целовала его мать.
Джемалэддин вспоминает о ней и тихо плачет.
И вдруг синеглазый мальчик подходит к нему…
— Ты спас моего папу, я тебя люблю! Мы будем друзьями, — говорит он, и с длинных пушистых ресниц падают чистые детские слёзы.
Они друзья. Друзья на жизнь и на смерть.
После трёх лет разлуки, проведённых Джемалом в Петербурге под присмотром добрых и ласковых воспитателей, они встречаются снова.
И как странно встречаются… Необычайно странно…
Обоих их отдают в 1-й кадетский корпус, — только одного привозят туда из великолепных палат белого падишаха, другого, значительно раньше, из скромной офицерской квартиры в Тифлисе.
Большое красное казённое здание смотрит так неприветливо своим некрасивым каменным фронтоном. Но ещё неприветливее внутри его, в бесконечных длинных коридорах, где снуют несколько десятков смешных, стриженых маленьких существ в военной форме, делающей их похожими на уродцев-карликов.