Что это? Не ослышался ли он, Шамиль?.. Так ли сумел понять слова сардара?
«Император признает твою храбрость, твои высокие порывы, твои боевые заслуги!»
Счастливым блеском загорелись очи имама. Неизъяснимой гордостью наполнилось его сердце.
— Сардар! — с дрожью в голосе произнёс он, вперив свой огненный взор в лицо Барятинского. — Сардар! Я до сих пор шёл против вас, русских, по повелению тариката. Я был вашим врагом. Я в один год взял до тридцати русских крепостей. Я уничтожал ваши войска в Андийских лесах. Я едва не создал одного могучего Дагестанского царства на Кавказе… Теперь я, бессильный пленник, сдался на милость белого падишаха, и падишах дарует мне жизнь… Аллах рассудил мудро. Волею Его далась вам победа над нами. Значит, вы были более достойны её. Передай государю, сардар: я благодарю его за его милость ко мне, поздравляю его с владычеством над Дагестаном, и да будет отныне мир на благо нашего и вашего народа!
Шамиль кончил. Взор его потух. Стройная не по годам фигура как-то разом сгорбилась и поникла.
И вдруг взор его загорелся снова… В стороне ставки он увидел всю свою семью, доставленную сюда русскими из гунибской мечети.
Быстрыми глазами окинул он толпу женщин и остановил их на дорогом, заплаканном личике своей Патимат.
Чёрные глаза молодой женщины впивались в отца любящим, скорбным взором.
Ей уже успели сказать, что Шамилю не грозит никакая опасность, но она всё ещё не доверяла русским и готова была ежеминутно кинуться к сардару и молить его о пощаде для своего старого отца.
Шамиль всё это ясно в один миг прочёл в печальных, встревоженных глазах дочери.
Что-то горячее, как лава, подошло к его сердцу.
Воин и вождь как-то разом исчезли в нём.
Всю душу наполнило сладкое отцовское чувство.
— Моя бедная Патимат, — произнёс он беззвучно, — все вы бедные мои! Сколько невольного горя причинил вам старый ваш отец!
И вдруг перед его мысленным взором предстала чья-то лёгкая воздушная фигура, чьё-то бледное лицо улыбнулось ему светлой, ласковой улыбкой…
Старик весь замер на мгновение. Потом тихий свет разлился по его суровым чертам. Губы беззвучно прошептали:
— О мой Джемалэддин! Твоя душа может быть спокойна. Я помирился с белым падишахом. Я предался в его руки. Спи с миром, мой бедный любимый сын!..
И тихим скорбным светом засияли обычно мрачные очи пленного Шамиля.
