страх сбылся в эту роковую ночь. Ее любимого мужчины больше не было на этом
свете. Она сожалела, что не была рядом, когда это случилось, что не заслонила его
собой, хотя и понимала, что это противоестественно, что так не должно было быть.
Кобра рыдал, но все же нашел в себе силы на то, что всем сердцем желал сделать.
Он стал на одно колено и приклонился, отдавая дань уважения лидеру клана и
учителю. После Кобра обессилено упал в кресло и начал курить, утирая слезы. Он
жалел об одном — он не успел выучиться всему у этого человека, не успел до конца, всецело понять его.
Теперь ученик главаря сквозь пелену слез смотрел, как, стоя на коленях, плачет
Кира. Он не слышал ее плача, но видел ее слезы, впервые за все время, которое Кобра
знал ее. «Ты воин, — подумал он. — Истинный воин. Но это сломило даже тебя…».
Джарек не смотрел на лица соратников, не видел их отчаянья и осознания того, что теперь все действительно было кончено. «Черные драконы» родились и перестали
существовать вместе с Кэно. Они никогда не сомневались друг в друге, они никогда не
искали предателей среди своих. И они расплатились за это сегодня ночью.
Скрывая нарастающую боль, Джарек вышел из кабинета в коридор, и, глядя в
окно, не своим голосом, будто напевом, начал произносить бессмертные слова:
— Господь — Пастырь мой! Я ни в чем не буду нуждаться…
22. Окованная сталью свобода
Каждому поколению свойственно считать себя призванным переделать мир.
Альбер Камю
— Где же ваша правда: «Выживает сильнейший!»? — издевательски спрашивал
теперь майор Джексон Бриггс.
Минуту Джарек находился в мертвом ступоре, уставившись в одну точку
мутными безумными глазами и кусая губы. Наконец-то появились силы произнести
слова, описать то, что засело в душе. Он метнул на Джакса дикий озлобленный взгляд, шатнулся в сторону и выхватил нож.
— Вы стреляли в спину, а он смог уйти с улыбкой на лице! Так кто сильнее?! Что, ничтожество, нацепил железяки на руки и возомнил себя богом?! Увы, зачастую
умирают именно те, кто достоин жить. Но «если нам суждено уйти, — повторил
Джарек слова Кэно, — то мы уйдем достойно»! For the Greater Good of God!
Одним махом ножа он перерезал глотку одному из спецагентов и выхватил из его
рук автомат. Очередь вдвое проредила ряды людей в форме, но прежде, чем они
опомнились и начали стрелять в ответ, окутанный сталью кулак Джакса ударил
Джарека наотмашь по лицу. Послышался хруст костей. Усиленный кибернетикой в
четыре раза, кулак раздробил террористу челюсть, выбил несколько зубов и
переломил шею. Джарек упал, как подкошенный, раскинув руки и выронив нож и
автомат. От правого уголка рта на бетонный пол тонкой струйкой засочилась светлая
кровь. Он умер с открытыми глазами, в которых навсегда застыло выражение
ненависти, гнева и безумия. Он умолк навсегда, но его последние слова будто парили
в задымленном воздухе: «Мы уйдем достойно. For the Greater Good of God! ».
* * *
Кобра сидел в допросной за металлическим столом, и над ним мигала одна
тусклая лампочка. Из полумрака в его глаза вглядывался майор Бриггс. Тело Кобры
было покрыто кровоподтеками и ссадинами, волосы и одежда вымокли от пота, по
лицу и шее стекала кровь.
— Дайте мне воды! — умолял он майора невнятным голосом — похоже, у него
была сломана челюсть.
— Расскажешь все — и дам, — отвечал Джакс с такой издевкой, что Кобре
становилось трудно дышать от гнева. Но даже зла не хватало, чтобы забыть о боли во
всем теле.
— Что, доволен, что переломал мне кости, поотбивал мне почки, печень, повыламывал суставы? Но это не изменит того, что ты лишь вонючая шестерка! Ты
понятия не имеешь ни о «Черном сентябре», ни о Войне Судного дня, ни об
Афганистане! За что только тебе страна и берет, и звания, и кибернетические
усилители?! Видимо, просто за то, что ты черный! Бей меня хоть до смерти — а я
ничего не скажу!
Джакс встал и ударил Кобру по спине. Что-то хрустнуло, Кобра растянулся на
столе, изо рта у него пошла кровь. Анархист пытался сплюнуть, но не получилось —
кровь потоком сочилась из его горла.
— Я больше не буду тебя бить, — с усмешкой заявил Джакс, — а вот Кире, наверное, сломаю челюсть…
Кобра поднял серые глаза в таком выражении, будто он молился. Он не мог