– Я предлагаю вот что, – сказал спокойно Ларионов, предварительно отослав Грязлова прочь, что последнего сильно задело. – Возьмем за основу список погибших. Среди них явно больша́я часть тех, кто и так должен был быть расстрелян.
Полковник наклонил голову в знак того, что эта мысль была ему ясна и он требует продолжения.
– А излишек объясним тем, что ряд заключенных напал на конвой, что вызвало ответный огонь, что, кстати, соответствует истине, – закончил Ларионов и закурил. – Но нападение на конвой случилось из-за того, что конвоир первым совершил физическую расправу.
– Это как же? – Лицо прокурора вытянулось. – Выходит, нашего расстрельщика отдадут под трибунал?
– Не отдадут. – Ларионов выпил коньяку и устало взглянул на полковника. – Он убит. В противном случае и мне придется писать в рапорте, что мало того, что расстрел произошел не по регламенту за пределами зоны, а внутри, был нарушен Приказ НКВД о квотах по первой категории, расстрел начался без моего присутствия. Ведь я не смогу выступать свидетелем действия, которого не видел. Я приехал, когда все уже произошло. Вся ответственность теперь на вас и на Грязлове. На момент инцидента старшим по званию в лагпункте были вы, товарищ полковник.
Воцарилось молчание. Прокурор не мог возразить логике Ларионова.
– А что? – промолвил лейтенант, опасавшийся повторения бунта и проблем с собственным начальством. – Это правильное решение. Виновный расстрельщик убит, и напавшие зэки тоже. Огонь открыли при оказании сопротивления. Как вы считаете, товарищ полковник?
Полковник сидел с напряженным выражением на лице, но на самом деле он нестерпимо хотел спать. Ему надоело это дело, и он был готов на все, лишь бы избавиться от ответственности и поскорее вернуться в Москву к жене и детям.
– Григорий Александрович, – протянул он, – я согласен. Но с условием…
Ларионов слушал его, чувствуя внутри напряжение и радость одновременно.
– Все это сугубо конфиденциально!
Ларионов ответил не сразу.
– Это в общих интересах. Главное, чтобы вы были довольны. Вы уложили сегодня более шестисот человек. Такие результаты устроят центр? – спросил он сухо.
Полковник налил водки и засмеялся.
– Сам товарищ Ежов такого бы не ожидал! Только, сволочи, шинель попортили.
Ларионову было сложно скрыть презрение к полковнику. Убив более полутысячи народу, он сожалел о попорченной шинели. Невольно Ларионов подумал: что была за женщина его мать, зачавшая, родившая и вскормившая такую мразь? И, должно быть, он ласковый муж и отец. Все это ему представлялось фантасмагорией, абсурдом, который он никогда не сможет ни переварить, ни понять, ни забыть. А гротескная фигура полковника со складками жира на затылке и низким лбом неандертальца сформировали в его представлении образ врага – да, именно такой образ восходил в результате бойни. Впервые врагом Ларионов увидел того, с кем был по одну сторону баррикад… Он подумал, сколько минут бы потребовалось, чтобы тройка поставила и его к стенке, узнай они его мысли…
– Я уверен, товарищ Ежов предоставит вам новую шинель, скорее всего, с новыми шевронами, – ровным тоном отметил Ларионов, что вызвало усталый смех тройки.
Ларионов добился желаемого результата, но окончательно успокоиться он сможет только тогда, когда тройка исчезнет за воротами лагпункта. Однако теперь он знал, что они в любой момент могут вернуться.
– А вы, товарищ Ларионов, любопытный человек, – вдруг сказал полковник.
Ларионов вопросительно приподнял брови.
– Я заметил, что вы хорошо тут все организовали, и дисциплина у вас, несмотря на казус, неплохая. Я бы рекомендовал вас начальником в большой лагерный комплекс – хоть бы в тот же Сиблаг, а потом, кто знает, может, и в Москву, – изрек полковник со значимым видом.
Ларионов выглядел задумчиво. Он знал, как скрывать свои чувства.
– Я бы пока повременил, – сказал он холодно. – Определенные граждане еще не в полной степени осознали вредность своего поведения для общества. Стоит над ними поработать, чтобы полностью удовлетворить цели, поставленные партией по части классовой борьбы.
Полковник покачал головой.
– Все бы были такими коммунистами, Григорий Александрович, – заметил он, и Ларионов знал, что полковник был столь же лицемерен в этот момент, сколь и он сам.
Ларионов всерьез стал задумываться над стратегией выхода из лагерной структуры. Но ему необходимо было решить несколько важных вопросов. Он не кривил душой, когда сказал полковнику, что еще не время. Он не хотел становиться начальником большого лагеря или какого-то бы то ни было лагпункта. Ему не меньше заключенных хотелось убраться отсюда. Он понимал, что излишнее промедление может быть рискованным, но также знал, что его судьба была сейчас здесь.