Полковник решил уехать утром. Ларионов распорядился определить всем спальные места. Когда тройка отошла ко сну, Ларионов начал обход бараков. Необходимо было захоронить тела убитых людей. Земля в декабре была уже промерзлой, и чтобы выкопать братскую могилу для шестисот человек, могло понадобиться несколько суток непрерывных костров. Ларионов определил заключенных, способных физически провести необходимые земляные работы. Их сняли с делянки. Жанне Рокотянской поручили за ночь напечатать десятки приказов и рапортов. К утру необходимо было подготовить все документы для завершения дела.
Трупы перенесли за конюшню, так как оставлять их на плацу было просто невозможно, а хранить где-то еще не было места. Заключенные быстро натянули брезент, чтобы тела не сильно заносило снегом. Людей приходилось штабелировать, так как даже на большой площадке за конюшней разместить шестьсот человек рядами оказалось невозможно; не было и столько брезента.
Другие заключенные уже в темноте в свете прожекторов чистили плац деревянными уборочными лопатами, снимая пласты окровавленного снега. Теплая кровь проникла в него местами на несколько сантиметров. Багряный снег был свален за ворота лагпункта. Кровь разных по цвету, полу и вероисповеданию людей смешалась в куче, ничто не мешало мертвым пребывать рядом в согласии и покое.
В бараках было еще тяжелее. Ларионов сначала пришел в мужской, где теперь появилось много свободных мест. Раненые были сгруппированы на нижних вагонках. Несколько женщин помогали делать перевязки. Бинтов не хватало, поэтому пришлось перевязывать разорванными тряпками. Женщины быстро понаделали бинтов из имевшихся белья и рубах, оставленных хозяевами, чьи тела теперь покоились на заднем дворе, уже окоченевшие, как мороженая рыба. Другие вещи быстро распределялись между оставшимися в живых заключенными. Всем распоряжались урки.
Затем Ларионов прошел в первый барак. Женщины более тщательно подошли к организации процедур по устранению постигшего их бедствия. Раненые были сгруппированы поближе к печке. Окровавленные тряпки полоскали в тазу с горячей водой. Вещи убитых заключенных сортировались под руководством Клавки. Ценные вещи с записками складывались отдельно и прятались от обыска, который мог произойти в любой момент. Другие бытовые принадлежности и одежда также распределялись Клавкой.
Лариса лежала на вагонке и дрожала. Рана ее сильно болела, но не была опасной. Балаян-Загурская, Ирина, Инесса Павловна, Урманова и монахини занимались ранеными и хозяйством, уцелевшие женщины приводили себя в порядок. В бараке слышался плач. Мать Ефимия ходила между рядов, не обращая внимания на вошедшего Ларионова, и молилась с лицом человека в глубоком трансе.
Ларионов окинул барак взглядом. Ирина поднялась ему навстречу.
– Все под контролем, раненые в порядке. Я думаю, никого больше не надо везти в Сухой овраг. Хотя завтра будет яснее. Мы уже расписали дежурство, – быстро говорила она. – Главное, чтобы ни у кого не начались нагноения ран. Йод закончился. Нужна ваша водка…
Ларионов не мог произнести ни слова. Он смотрел на нее, не в силах скрыть радости оттого, что она уцелела, восхищенный ее мужеством. Он кивал, и Ирина видела в его глазах и волнение, и радость, и горечь, и стыд за происшедшее.
– Их много? – тихо спросила она.
Ларионов кивнул. Их было слишком много.
Ирина опустила глаза. Он смотрел на нее с печалью. Что могла она теперь чувствовать к нему? Смертоубийство лишь увеличивало пропасть между ними. Но она вопреки его ожиданиям держалась с ним тепло.
Ларионов думал о том, как ей было страшно сегодня, и он не мог ее защитить. И думал о том, что она не сбежала. Не смогла. Это и радовало, и печалило. Ему хотелось сжать ее в объятиях и не выпускать. Но это было невозможно.
– Григорий Александрович, – решилась спросить она, – вы позволите заключенным проститься с друзьями?
Ларионов сел на вагонку, снял фуражку и расстегнул горловину гимнастерки.
– Присядь, – сказал он устало.
Ирина присела рядом с ним. Ларионов вздохнул.
– Я не знаю, как объяснить, – начал он, и она видела, что этот разговор стоил ему мучений. – Я не могу позволить всем прощаться, как на публичных похоронах. Если это дойдет до центра, может пострадать еще больше народу.
Последние слова он говорил совсем тихо.
– Ты не представляешь, что я пережил сегодня, услышав пальбу, – вдруг признался он. – Думал, я больше никогда не увижу…