– Тебя что-то смущает, Ирина? – спросил он, внимательно глядя на нее.
Ирина вздрогнула, не ожидая внимания к себе, и подняла глаза. Ларионов не увидел в них ни презрения, ни укора, ни горечи – только смирение.
– Что вы, вовсе нет, – сказала она спокойно. – Я полностью поддерживаю ребят, иначе я не была бы с ними сейчас.
Ларионов уже знал в Ирине эти внезапные погружения в себя. Она в такие моменты взрослела и была особенно красива. В таких погружениях людям виделось отчуждение, но именно внутренняя пауза делала связь между людьми прочнее, потому что, выныривая из глубин своей души, человек уже милосерднее и бережнее смотрел на мир – в нем развивалось сострадание к собственным слабостям, что вело неизменно к состраданию слабостям других.
– Что ж, – сказал Ларионов, – тогда, полагаю, с завтрашнего дня все продолжается. И надо бы программу уже согласовать.
– Что касается программы, – сказала Ирина, охватив взглядом всех в комнате и не задерживаясь ни на ком, – мы с Клавой набросали кое-что и готовы показать, когда у вас будет время.
Ларионов едва скрыл радость от предвкушения новой встречи.
– Тогда, возможно, после обеда, к чему тянуть? – промолвил он ей в тон.
– Мы с Клавой готовы и после обеда, – ответила Ирина, – только надо бы и гражданку Губину привлечь. Все же она отвечает за идеологическую работу в лагере. Если вы сочтете уместным…
Ларионов кивнул. Инесса Павловна заметила его неуверенность, и ей стало жаль его. Она думала о том, что Ларионов проявлял мужество в попытках находить пути в каверзных тоннелях его отношений с Ириной. Ирина была непростой женщиной для любого мужчины. Но Ларионов, хоть часто и неуклюже, старался не побить все предметы, продираясь по этому темному лабиринту женской души. «Ах, как они еще молоды и горячи! Как категоричны! Как сложно им выпутываться из заблуждений…» – подумала Инесса Павловна с нежностью.
Комитет разошелся, и Ирина покидала комнату, даже не взглянув на Ларионова. А он испытывал привычное уже чувство мучительного отчаяния. Он не мог понять, почему ее смирение и спокойствие угнетали его еще сильнее, чем упреки и насмешки. В уколах, видимо, был хоть какой-то интерес к нему. В моменте Ларионов не осознавал важности уединения каждого из них. Он видел в уединении возникающую дистанцию, на которую больше не был готов. Он нуждался в Ирине все чаще и острее.
Когда заключенные брели к баракам, Инесса Павловна спросила у Ирины ласково:
– Устала?
– Не знаю. – Она немного помолчала. – Я не могу понять, что со мной произошло. Мне кажется, я вижу себя сейчас со стороны, как будто знаю что-то, чего раньше не знала.
– Беда делает нас взрослее, – сказала Инесса Павловна с грустной улыбкой и обняла Ирину за талию. – Погибли люди. Это все очень страшно и необъяснимо… Только его сейчас жаль. Он волнуется и не понимает…
– Мне тоже его жаль, он много пережил за эти дни, – быстро сказала Ирина.
Инесса Павловна посмотрела на Ирину с заботой, а та шла, глядя под ноги и потирая нос о ворот телогрейки.
– Анисья в больнице, – вдруг добавила она. – Ей нужна поддержка.
– Мне кажется, его заботит нечто другое, – заметила Инесса Павловна деликатно.
Ирина бросила на нее печальный взгляд.
– Я знаю, что этот случай, это убийство в лагере потрясло его. Я вижу его терзания, – сказала она, и голос ее задрожал.
Инесса Павловна взяла Ирину за руку, когда они уже входили в барак.
– Ира, возможно, это будет нескромно с моей стороны, но я все же хочу сказать, что ты не желаешь посмотреть правде в глаза.
Ирина вспыхнула, но не решилась сразу пресечь разговор о ее с Ларионовым отношениях, поскольку любила Инессу Павловну.
– Я действительно не знаю, где правда.
– Но по итогам последних событий стало ясно по крайней мере одно: Ларионов – не трус и не мерзавец! – не выдержала Инесса Павловна, которой казалось, что Ирина излишне строга с Ларионовым.
– Разве я это отрицаю? – уклончиво согласилась Ирина, желая поскорее закончить. – Я поблагодарила его… Мне его жаль, искренне жаль!
Инесса Павловна погладила Ирину по голове.
– Ну, хорошо, я не буду больше давить на тебя, – улыбнулась она. – Но все же не благодарности и жалости он бы хотел видеть от тебя, и именно это его огорчает.
Ирина всплеснула руками. Ей казалось, что Инесса Павловна изменила всем своим принципам, пустившись в эти неловкие откровения.