– Позови Ирину! – приказал Ларионов, и Федосья помчала в барак, на ходу перекрестившись.
Уже через несколько минут Ирина снова стояла перед ним. Ларионов почувствовал и жуть, и боль, увидев ее лицо. Ирина была словно окаменевшая статуя. Ничего не осталось от ее утреннего задора там, у актового зала, когда она с такой лаской смотрела на него, благодаря за привезенную постель. Словно не было всех тех месяцев и испытаний, в результате которых между ними наметилась душевная близость.
От мук Ларионов заскрежетал зубами.
– Ира, – вдруг тихо сказал он, по-прежнему избегая смотреть ей в глаза. – Я должен завтра уехать… в Москву.
Она вдруг мгновенно встрепенулась, словно оттаяв.
– Что случилось?! – воскликнула она.
Ларионов опустил голову на руки и медленно, ритмично сжимал волосы, уставившись в стол, словно пытаясь вытянуть на поверхность поверженный мороком рассудок.
– Я не могу об этом говорить! – вдруг признался он. – Я не знаю как…
– А наш концерт? – прошептала она, почувствовав, как сильно заболели глаза от запретных слез.
Ларионов вскочил и прошелся к окну, сжимая кулаки. Он простоял так с минуту, подавляя злость на себя самого. Отчаяние и даже ужас охватили его всецело. Он неожиданно развернулся к ней, и глаза его болезненно блестели, выдавая борьбу, несоизмеримую с возможностями человека справиться с ней.
– Ира, – Ларионов резко побледнел, – я не могу понять, что творится со мной! Эта записка… Все это чудовищно, и сложно понять.
– Ради бога, – пролепетала Ирина, – вам угрожает опасность?
Ее искренняя тревога только указывала на его трусость и подлость. Он вдруг словно обмяк, как только признался себе в истинной причине своих мучений – своем малодушии.
– Нет, – устало и хрипло вымолвил он. – Много лет назад я встретил девушку…
Теперь Ларионов заметил, как побелела Ирина. Подбородок ее стал подрагивать, глаза увеличивались, как у растерянного ребенка.
– Это было очень давно, – продолжил Ларионов. – Долго рассказывать. Прошло десять лет. В общем, я бросил ее. Так вышло. Она нашлась…
Ларионов вдруг заметил, что Ирину словно бьет озноб. Он подскочил к ней и усадил ее на диван.
– Ну что с тобой?! – Ларионов налил ей коньяку и сам держал бокал, так как у нее сильно тряслись руки. – Я не знаю, что нашло на меня! Это хуже пыток!
Ларионова вдруг прорвало. А Ирина в полузабытьи блуждала по его лицу.
– Я должен разобраться с этим делом! Меня словно распилило на две части… Я уеду завтра, но я вернусь… Я должен увидеть Веру… – Он тискал ее руки, внезапно понимая, что готов сейчас же сделать ее своею. Его словно вогнало в транс: границы между реальностью и наваждением стерлись; он чувствовал, что его уволокла в свою бездну мгла души. Ларионов отчаянно сжал Ирину в объятиях, словно хотел поглотить ее всю, и впился в ее шею нещадным поцелуем, повалив Ирину на диван всей тяжестью своего тела.
Она словно очнулась от гипноза и вдруг со всей силы наотмашь ударила Ларионова по лицу. От неожиданности его выкинуло из мглы в абсолютную реальность. Ирина вскочила, волосы ее были растрепаны, щеки полыхали.
– Я ненавижу вас! Слышите! – закричала она, срывая связки. – Ненавижу! Не смейте прикасаться ко мне никогда! Слышите! Никогда! Я лучше умру, чем буду с вами! Вы мне противны! Противны!
– Ира! – воскликнул Ларионов, задыхаясь от волнения. – Ну что ты в самом деле! Ну сорвался я! Прости… Ира…
Она сжала губы и кулаки, словно готова была наброситься на него. Но потом резко метнулась прочь из комнаты, столкнувшись в сенях с Кузьмичом.
Кузьмич неторопливо вошел к хозяину. Ларионов стоял у окна, наблюдая, как Ирина исчезает за воротами барака, и тяжело дышал, словно после борьбы с неравным противником.
– Я… это… значить… – Кузьмич мялся в проходе. – Завтра всё ж едем?
Ларионов молчал. Кузьмич тоже. И Ларионов даже в этом молчании Кузьмича слышал крик Ирины ему в лицо.
– Да, – наконец тихо вымолвил Ларионов, не поворачиваясь, и Кузьмичу показалось, что он шмыгнул носом.
К утру повалил снег и завьюжило. Ларионова знобило. Он словно готовился взойти на эшафот. Ночь он провел без сна. Он вышел на крыльцо и бросил взгляд на барак. Глаза его на морозе словно обжег кипяток от набежавших слез. Он прошел к саням. Вахтенный отворил ворота. Сани тронулись. Ларионов ехал к Вере.
Ирина проводила взглядом удаляющиеся сани из окошка барака. Это был конец. Она легла на вагонку, и струйки слез быстро намочили подушку. Вот и дошла она до самой сути, о которой говорила Инесса Павловна. Неожиданно и страшно.