Она тут же бросилась к нему и протянула томик Тютчева.
– Григорий Александрович, это – вам. Только обязательно откройте и прочтите подпись и непременно прочитайте потом все стихи – это чудо! Я обожаю вот это:
– Мы с Алешей так любим Тютчева! А вы?
Алина Аркадьевна украдкой переглянулась с Дмитрием Анатольевичем и немного загрустила. Ларионов поднялся и неуклюже взял томик и бормотал что-то в благодарность. Он открыл его и прочел послание Веры. Как странно было видеть эти слова: «Дорогому…» Трогательность и сила, которые он ощущал в Вере, придавали им особый смысл, в этих простых словах заложены были доброта и благодарность этой семьи (и Веры в особенности) ему. И Ларионов думал, что не так он был хорош на самом деле, а были они добры и любили всех, кто попадал в этот дом.
– А расскажите нам, Григорий Александрович, – вмешалась Алина Аркадьевна, чтобы сгладить смущение Ларионова, – как же вы, такой молодой еще, и уже и на Гражданской войне воевали, и так служите? Вера, поди, солнышко, присядь и поешь, ты вся измоталась.
Вера, румяная и веселая, прошла на свое место и смотрела на Ларионова с восхищением и ожиданием. Ларионов в обычной обстановке знал, что говорить в таких случаях, и ему было что рассказать о своих воинских приключениях. Но теперь все это вдруг показалось ему неуместным и ничтожным. Ему представлялось, что начни он теперь рассказывать о победах и фактах своей военной биографии (а что еще было в его жизни?), эти люди подумают, что он хвастается, выставляется. И особенно ему казалось, что Вера так подумает – ее острые глаза не отрывались от него все с тем же вопросом, желая знать, кто он на самом деле.
– Я не выбирал, – вдруг сказал он, сам удивляясь своей прямоте. – Я был еще мал, когда красные забрали меня в отряд. Теперь я комбриг.
Дмитрий Анатольевич внимательно смотрел на Ларионова, словно видел уже, как этого мальчика сажали на обоз и везли в никуда, отрывая от родной земли, от избы, где его рожала и кормила мать, напевая колыбельную и поглаживая по сонной головке.
– Но я вырос среди военных и не видел другого пути, и главным стало для меня со временем – отстоять нашу страну, помочь ей окрепнуть после Революции. Скоро все изменится – мы будем строить нашу новую жизнь на мирной земле, где кровь больше не прольется.
– Как отлично, как замечательно! – восклицала Вера, и Ларионов чувствовал ее поддержку и радость.
– Ваши искренняя вера и страстность прекрасны, – сказал Дмитрий Анатольевич, – но, боюсь, мой уважаемый юный друг, кровь всегда будет литься там, где есть люди. История человечества – это история борьбы за кусок пирога.
– Папа, так теперь все изменится в нашей стране! – возразил пылко Алеша. – Григорий так прав. Весь мир скоро поймет, что надо брать с нас пример. Раньше боролись богатые и бедные, а теперь, когда нет ни богатых, ни бедных, кому же и с кем бороться?
Краснопольский покашлял и снова перегнулся к Ларионову и Алексею.
– А сметанка-то нынче снова подорожала…
Вера поморщилась.
– Вечно вы о деньгах, разве Алеша о том?!
– А что? – спокойно заметила Кира, отрезая маленький аккуратный кусочек мяса на своей тарелке. – Об этом тоже ведь надо думать. Хозяйство надо вести с умом.
Алина Аркадьевна озабоченно смотрела на старшую дочь. Она любила всех своих детей, но в Кире всегда чувствовала что-то далекое от нее самой.
Алеша с горячностью махнул рукой.
– Вы спрашиваете, кому и с кем бороться теперь? Вот тут, Алексей, ты неправ, – сказал Ларионов серьезно. – У Революции еще много врагов. Не все, как вы и я, стали под наше знамя на стороне правды. Есть те, кто затаился, притворился, чтобы потом нам мешать. Поэтому мне еще долго служить. Мы и на красном Востоке еще не всех басмачей переловили…
Дмитрий Анатольевич смотрел на Ларионова долгим взглядом. Но он видел только искренность в лице молодого комбрига.
– Что ж, – сказал он протяжно, – предлагаю поднять бокалы за успехи молодежи на этом непростом поприще надежды. Только бы уцелели наши юные воины и телом, и душой.
Все зашевелились, и снова зазвенели бокалы.
– А у Гриши даже есть орден Красного Знамени! – радостно сказал Подушкин и поправил очки, не заметив, как пролил вино в тарелку.
– К чему ты это, Женя? – искренне возмутился Ларионов. – За наших павших братьев надо выпить. Вот – герои! Жизни не пожалели за наше дело. А что я? Я слегка ранен был – да и только. Служу, как все.