Домой они вернулись к обеду. Алеша крикнул с крыльца домашним: «Нашлись!»
Алина Аркадьевна пожурила Веру за то, что они не предупредили, куда уходят и что, как оказалось, их искали и на речке, и в лесу.
– Мы ходили на лодке к пойменным лугам, – сказала гордо Вера.
К чему ей было стыдиться общества Ларионова? Она не боялась быть с ним наедине, а наоборот, хотела этого, как и того, чтобы все знали, каково ее к нему отношение.
– Я же говорил! – воскликнул Алеша. – Так теперь, кроме меня, есть еще один человек…
– Кроме тебя и Григория Александровича – никогда и никто! – отрезала Вера немного шутливо.
Ларионов был смущен и не знал, куда девать руки. Подушкин кинулся протирать очки, опустив голову. Алина Аркадьевна бросила быстрый взгляд на Дмитрия Анатольевича, и тот поспешно встал с кресла-качалки и подошел к Ларионову.
– Григорий Александрович, голубчик, извольте пойти со мной и дать мне несколько дельных советов?
Ларионов кивнул и последовал за отцом Веры.
Дмитрий Анатольевич прошел в небольшой ухоженный сарай на заднем дворе. Там все было разложено по местам, был порядок. Дмитрий Анатольевич провел Ларионова к ящикам, и они открыли один из них. В ящике была двустволка. Ларионов стал ее рассматривать.
– На кого же вы с ней ходите?
– Ходим на уток и зайцев. Я бы хотел заручиться вашей поддержкой при выборе нового ружья. И мое предложение охотиться с нами в октябре остается в силе, – сказал Дмитрий Анатольевич, ласково глядя в глаза Ларионова. Не дожидаясь ответа, он продолжил: – Вы – очень желанный человек в моем доме и просто стали родной, и я говорю за всех членов моей семьи. Так что – встреча в октябре неизбежна!
Ларионов был растерян – никто никогда вот так просто и открыто не говорил ему таких сердечных слов. И это был отец Веры! Ларионов понимал, что такое откровенное приглашение в дом могло в будущем означать одобрение их с Верой отношений.
– Я не уверен, за что удостоен этой чести, – промолвил он робко.
Дмитрий Анатольевич смотрел своими добрыми, веселыми глазами на этого молодого человека.
– В вас чувствуется порода, а это не купишь за деньги, не приобретешь, – засмеялся он. – Хороший вы человек.
– Я родился в деревне в простой семье. Правда, мать моя была сельской учительницей, а отец – земский врач, но они были простые люди, – пробормотал Ларионов, – и я плохо помню их.
– Они рано умерли?
– Да… не знаю, – замялся Ларионов. – Похоже, они умерли не своей смертью. Их расстреляли… белогвардейцы…
– Вы сказали: «похоже». Значит, вы не уверены? – серьезно спросил Дмитрий Анатольевич, заметив волнение Ларионова.
– Нет, уверен, – резко ответил Ларионов. – Их расстреляла контра.
Дмитрий Анатольевич отечески и ласково похлопал Ларионова по плечу.
– Мы будем счастливы, поверьте, мой друг, самым искренним образом, если хоть как-то сможем оказать вам семейное гостеприимство. Ежели вы находите, что вам хорошо в нашей семье, мы совершенно однозначно счастливы видеть вас в нашем доме. Мои дети в восторге от вас, супруга относится с нежностью. Что же касается меня, я возьму на себя смелость давать вам по потребности заботливый совет!
Ларионов чувствовал, как его охватило волнение от этого неожиданного откровения. Он не мог ничего сказать и только потел. Дмитрий Анатольевич видел стеснение Ларионова и хотел помочь ему.
– Никто не торопит вас в решениях. Но мы ждем вас с радостью всегда и в любое время и в Москве, и здесь. При первой же возможности увольнения сообщите нам, и дети встретят вас. Вам необходимо подумать о своих планах на жизнь, мой друг. Я буду рад помочь, если вы сочтете нужным посвятить меня в эти планы. И вот еще что, – сказал Дмитрий Анатольевич, придавая особое тепло своему тону, – не слушайте никого. Вы, и только вы, принимаете все решения. А языки будут болтать всегда! Осуждение – один из самых больших человеческих изъянов.
Ларионов улыбнулся с благодарностью. Он понимал, что Дмитрий Анатольевич говорил о таких, как Краснопольский.
– Не сердитесь на меня за вчерашнее, – набрался смелости Ларионов. – Я погорячился. Я очень трепетно отношусь ко всем в вашей семье, и особенно… к некоторым. Я не смог сдержать себя, это было неправильно.
Дмитрий Анатольевич внимательно смотрел на краснеющего Ларионова.
– А я думаю – правильно! – сказал весело Дмитрий Анатольевич. – Пойдемте-ка в дом. Сейчас придет мой дальний родной – Архипушка! С гармонью! А вечером с ним про охоту поговорим, надо еще много распланировать. Я ходил на уток…
Ларионов чувствовал возрастающую сопричастность к жизни этой семьи и как менялось его положение тоже. Он видел, с какой деликатностью к нему обращался Дмитрий Анатольевич, оставляя ему право выбора. Но открывая для него двери в свой дом, он открывал ему двери к сердцу Веры.