На полке он увидел худосочную девушку. Она сидела с закрытыми глазами, прижавшись к стене, и из-под тоненького, некогда красного платья в серый цветочек торчали тощие ноги, в валенках, которые выглядели особенно убого на ее худых ногах с синяками. Неопрятные длинные волосы прядями липли к истощенному лицу с уже впалыми щеками. Рядом с ней лежали надкусанное яблоко и метла. Ларионов окаменел. Она умерла?..
Александрова приоткрыла глаза и неподвижным взглядом смотрела на него из-под приспущенных лоснящихся век. Он почувствовал, что у него похолодело в груди. Ларионов несколько стушевался от неожиданности и собственного смущения. Его злило это чувство. Он неуверенно зачем-то сделал к ней шаг и сказал осипшим от волнения голосом:
– Александрова Ирина?
Она смотрела на него неподвижно какое-то время, потом что-то промелькнуло в ее взгляде и снова погасло.
– Я, – сказала она вяло и чуть вздрогнула.
Он не знал, что с этим всем было делать. Ее безучастность и безразличие к своей жизни рождали в нем необъяснимую тревожность. Но ведь и сам он так чувствовал.
– Что изволите делать? – спросил он хрипло, дивясь внутри этому вопросу.
– Убираю баню, – промолвила она.
– А в предбаннике что?
– Еда и посуда, – отвечала она односложно и томно.
– Я видел это. Почему бардак такой?
Она молчала и вдруг усмехнулась как хмельная. Его передернуло. Он чувствовал нестерпимую горечь, но не мог понять, отчего.
– А что, надо было сожрать? – процедила она.
Ларионов онемел и только смотрел на нее – как красиво было это истощенное лицо с заостренными чертами, окруженное грязными волосами, ее глаза, наполненные тоской и усталостью, глубокие, без конца и края; ее худые жилистые руки, лежавшие безвольно на коленках; и тело как у мальчика: без явных выпуклостей, с едва заметной грудью.
Он ужаснулся этим мыслям.
– Тебе не мешало бы… пожрать, – ответил он грубо ей в тон.
– С вашего стола? – Она снова нарочито усмехнулась.
Ларионов не выдержал и, схватив ее за локоть, стащил с полки и поволок в предбанник.
– Чего ты добиваешься?! – рявкнул он, толкнув ее на скамейку.
Она сидела молча, растопырив ноги в валенках и покачиваясь от слабости.
– Я уже всего добилась, – тихо сказала она.
Он не знал, как разговаривать с ней.
– Ты хоть отдаешь себе отчет, что подохнешь от голода или от чего еще с таким языком? – не выдержал он.
– Я ела пайку, – безучастно промолвила она. – Я все уберу. Только жратву убирать не буду. А если подохну, то вам забот меньше. Разве вы нас сюда не для того, чтобы мы дохли, отправили?
Ларионов был напряжен. Это было гораздо серьезнее, чем он предполагал. Но ярость закипала в нем оттого, что он знал, что она говорила правду.
– Вот что, – сказал он твердо. – Два дня тебе на то, чтобы отъесться, а потом я решу, куда тебя направить работать. Лесоповал по тебе плачет. Там дурь быстро проходит.
Александрова покосилась на него. Она думала, он добавит ей дней в ШИЗО.
– Ешь давай. Ты хоть в зеркало себя видела?
Она почувствовала, что голос его смягчился, и это было странно. Она привыкла к жестокости власти и от него ждала того же.
– Я не стану есть это! – вскочила и громко сказала она.
– Брезгуешь? – вырвалось у него.
– Да! – крикнула она. – Я не жру объедки за убийцами!
Ларионов, сам не зная, как это случилось, вдруг ударил ее наотмашь по лицу. Он никогда не бил женщин, и Ирина была первая, кого он ударил за всю жизнь. Она чуть не упала от силы его удара.
– Наконец-то! – вдруг захохотала она, растирая щеку. – Теперь я узнаю стиль ваших!
Ларионов чертыхнулся. Он не должен был давать волю ярости.
– Зачем ты делаешь это? – спросил он, переводя дух.
Александрова встала со скамьи и приблизилась к нему.
– Всю жизнь меня мучил один вопрос.
Ларионов был сильно напряжен, и не потому, что она вызывающе вела себя, а оттого, что почувствовал какое-то необъяснимое родство с этой женщиной и несокрушимую волю в этом маленьком тельце.
– Я думала, что не получу ответа. Но я получила. И мне теперь нечего больше терять, понимаете, Григорий Александрович, – закончила она, особенно чеканя его имя.
Никто и никогда так не раздражал его, как эта женщина. Он смотрел на нее сверху вниз, не зная, как с ней поступить. Она опустила голову, и волосы снова скрыли ее лицо, ее ноздри слегка подрагивали. Ларионов выдохнул. Казалось, они долго простояли в молчании.
– Я пришлю Федосью, – вымолвил он. – Она поможет тебе, а потом пойдешь в барак.