– Гриша, – прильнула она к нему, когда все закончилось, – отчего ты такой? Ты одной рукой ласкаешь, а другой отталкиваешь.
– Плохо тебе со мной? – спросил он задумчиво, понимая причину ее вопроса.
– Хорошо, Гришенька! Я жить не могу без твоих ласк. А ты все о чем-то своем думаешь. Ты хоть раз любил?
Ларионов лежал неподвижно, глядя в низкий потолок.
– Не знаю, – сказал он тихо. – Может, и любил. Я не помню.
Анисья приподнялась.
– Как же такое не помнить? – усмехнулась она. – Я вот люблю одного тебя.
– Не любишь ты никого, – сказал он. – Это не любовь.
– А что? – улыбнулась она и стала целовать его грудь и руки.
– Прихоть, – кратко ответил он.
– Дурак ты, Гриша, – засмеялась Анисья. – А любовь тогда это как?
Ларионов не мог объяснить Анисье.
– А ты могла бы мне все простить? – спросил он.
Анисья пожала плечами.
– Могла бы. Только измену бы не простила!
Он усмехнулся.
– Убью я за тебя, Гриша. Если узнаю, что ты на другую смотришь, убью ее, – сказала она с улыбкой.
Ларионов посмотрел на нее пристально.
– Дура ты, – бросил он. – Одни от вас проблемы, от баб. Ты иди в барак, Анисья. Сегодня мне надо побыть одному.
Ларионов поднялся с постели и оделся.
– Гриша! Я же не мешаю. Да что с тобой? – вскочила за ним Анисья.
– Ступай в барак, завтра придешь на ночь, – сказал он сухо и вышел из опочивальни.
Ларионов прошел в кухню. Там сидели Валька и Федосья и пили чай. Увидев Ларионова, женщины встрепенулись.
– Случилось что? – засуетилась Федосья, не ожидая уже увидеть хозяина до утра.
– Ты зайди ко мне через полчаса, а Анисья пусть возвращается в барак, – приказал он.
Федосья так и сделала: свела недовольную Анисью в барак и вернулась к Вальке в кухню. Она плюхнулась на табурет и стала растирать ноги.
– Ой, хорошо как! – стонала она, потягивая горячий чай.
– Теть Федосья, чего это он Анисью спровадил? – любопытничала Валька. – Слышала, как она ругалась с ним?
Федосья кивнула и откусила сахар, а потом захлюпала чаем, отпивая из блюдца.
– Теть Федосья, а, может, че приключилось? Он второй день чернее тучи ходит. Как зверь в клетке, – не унималась Валька.
– Думается мне, у нас на носу перемены, – сказала она с прищуром бывалой осведомленности. – Девка ему одна приглянулась.
– Да ну?! Кто? – выпучила глаза Валька. – Татарка поди? Луноликая такая и крепкая.
Федосья издала смешок и махнула рукой.
– Да нет. Ирка Александрова – гордячка наша. У меня на это глаз-алмаз.
– Да вы что! Врать-то вы горазды, – засмеялась Валька. – Она ж страшная и тощая, как вобла! А Анисья – пава.
Валька встала, прошлась, копируя походку Анисьи, и захохотала.
– Тише ты, – шикнула Федосья. – Говорю тебе. Да не такая уж она и страшная – ей бы откормиться маленько да опериться. Зацепила она его чем-то, ей-богу, вот тебе крест.
Федосья быстро перекрестилась.
– Давеча послал ее в баню прибраться и сам туда пошел – ну ты знаешь. Никогда не ходил, а тут пошел. Долго был там, а потом вышел весь черный, злой. Видать, девка с характером. Есть отказалась, гордая, куда там. Нос воротит от него и дерзит – страху в ней нет. А он бесится.
Валька закатила глаза.
– И из этого вы решили, что она его зацепила? – недоверчиво сказала Валька.
– Молодая ты еще, – возразила Федосья. – Цыплят по осени считают. Интерес у него к ней какой-то. Я еще понаблюдаю, а потом, может, чего и решу. Девка она вроде добрая, только ершистая. Помочь бы ей тут устроиться.
– Завтра посмотрим. Если на лесоповал ее пошлет – ваша неправда, – хмыкнула Валька.
Когда Федосья пришла к Ларионову, он уже был достаточно выпивший и что-то писал.
– Вот записка для Пруста, – протянул он письмо Федосье. – Сошли завтра с Кузьмичом. Сядь.
Федосья присела и приготовилась. Ларионов подошел к окну, явно мешкая с разговором.
– Что в бараках? – спросил он непринужденно.
Федосья заморгала, пытаясь понять, откуда дует ветер, но понимая, что интересовал его только один барак.
– Анисья печальной сказалась, остальные все спят, – коротко ответила она.
– Все? – переспросил он.
Федосья пожала плечами.
– Ну, новенькие все, – подтвердила она.
– Что же нам делать с этой, как ее… Александровой? – проронил он и облокотился спиной о подоконник.
Федосья поджала губы, довольная правильностью своих предположений.
– А что с ней?