Савельев работал у Варвары уже несколько лет. Она его ценила как продуктивного работника и поставила Александрову к нему стажироваться. Варвара могла сделать Александрову сучкорезом, что было легче, чем валить лес, но от Грязлова пришло распоряжение новеньких ставить на подрубку, чтобы выжимать из них с первых же дней все соки – вгонять в ритм зоны, чтобы сломить остатки духа. Варвара знала, что постепенно ей удастся перекинуть их на более щадящий фронт, но пока она этого сделать не могла. Варвара была женщиной подкованной и знала, что лучше через несколько недель пойти к Грязлову и предложить ему перевести новеньких на сучкорубные работы. К Ларионову она сразу пойти не могла, так как Грязлов ей бы этого не простил и начал бы мешать в работе. Поэтому Варвара, ничего не говоря новым зэкам, просто поставила их к более опытным лесорубам.
Савельев окинул Ирину взглядом, посмотрел на ее красные руки.
– Я что-то тебя раньше не видал, позавчера привезли?
– Позавчера, – сказала она беспомощно. – А вы ловко это делаете.
Савельев усмехнулся.
– Ты тоже научишься. Тяжело первые десять лет, – засмеялся он, блеснув золотой фиксой. – Ну-ка, поди сюда, – вдруг сказал он. – Распахни вату.
Она послушно распахнула телогрейку. Он изучил ее платье и ноги.
– Щуплая. Штаны-то чего не выдали? Во дают! Одежда тебе нужна другая. Рейтузы теплые, чулки, кофта…
– А что, можно где-то достать? – спросила Ирина.
– Для тебя, киска, я подгоню лучшее. – Савельев улыбнулся.
Ирина смутилась.
– Не смейте фамильярничать, – сказала она спокойно и взяла топор.
– Я слов-то таких не знаю, – хмыкнул он. – Ладно, не дуйся. Тебя как зовут-то?
– Ирина.
– А я – Саня. Ну, что, Ириша, давай валить лес. Я за тобой присмотрю. Тебе бы очухаться… А так ты нарядная шмара.
Александрова решила, что это было что-то лестное, и улыбнулась Савельеву – на всякий случай.
Новенькие вливались в рабочий процесс тяжело, и тут многое зависело от бригадира и технолога на делянке.
После трех часов работы Ирина чувствовала, что у нее не только нет сил, но что она с трудом шевелится. Она сильно замерзла, руки ее не слушались. Она никогда не думала, что можно испытывать такие физические мучения. Прежде ее терзали только душевные страдания. Теперь они стали отодвигаться на второй план из-за постоянной физической боли. Тяготы, которые она прошла на этапе, хоть и были вызваны нередко физическими лишениями, все же больше связывались в ее уме с моральной болью от бытовых унижений и голодом. Теперь же она не могла даже думать о своей душе – так плохо было ее телу.
Саня Савельев в какой-то момент подошел к ней и распахнул телогрейку.
– Поди сюда, погрейся.
Ирина заколебалась, но потом пошла. Она чувствовала дурной запах от его потного немытого торса, несмотря на холодный воздух, но это было теперь неважно. Он был теплый.
Вечером, когда они добрели до лагпункта, Ирина уже не могла плакать. Усталость была настолько нестерпимой, как и боль в конечностях, что все ее прежние терзания растворились. Это было удивительно, как быстро тело стало показывать, кто в доме хозяин, усыпляя тревоги привыкшего к капризам в удобствах ума. Ей теперь казалось, что ум мог терзать человека, только когда телу уютно и спокойно.
До ужина вошла Губина и кинула на вагонку, где сидела Ирина, ватные штаны, кофточку и пару варежек, и усмехнулась.
– Тебе от Сани Савельева, – бросила она и ушла.
Клавка переглянулась с Варварой-бригадиршей.
– Вот так дела! Что за шняга? – засмеялась она. – А ты шустрая. Повезло тебе.
– Почему? – удивилась Ирина. – Он был очень добр ко мне.
Женщины засмеялись. Инесса Павловна и Лариса Ломакина тоже выглядели озадаченнными.
– Да, он еще тот добряк, – протянула Клавка. – Только мотает срок за мокруху.
– За убийство, – пояснила Варвара, скидывая валенки.
Ирина вздрогнула. Но она не хотела судить этих людей. Он проявил заботу о ней, как же она могла его осуждать? Страдания тела, как оказалось, снижали и степень страхов. В обыденной обстановке она бы не посмела сближаться с преступником. Но на лесоповале страхи, мысли, предубеждения оказались мифическими сущностями, тогда как муки тела были сильно ощутимыми и единственно значимыми.