– Там было так холодно и тяжело, – начала она, сжимая красными дрожащими пальцами стакан с чаем, – так одиноко. У меня сильно болели руки! Вы не представляете, как от мороза страшно болят руки… Он был добр ко мне, он согревал меня в своей телогрейке. Я прижималась к нему, чтобы не было так холодно. Потом он дал мне одежду, ведь у меня, кроме этого платья, ничего больше нет! – Ирина расплакалась, утирая нос и глаза рукавами фуфайки.
– Добр, – повторил Ларионов с досадой в голосе и снова вскочил. – Ты позволяла ему лапать себя!
– Но он просто согревал меня! – не выдержала она.
– Он – мужик и уголовник! – негодующе сказал Ларионов. – Тебе никогда не приходило в голову, что такие, как он, обычно не обнимают женщину по-дружески?
– Я читала ему стихи, – продолжала она, и Ларионов видел, как смягчился ее взгляд. – Я рассказывала ему о любви, о добре, о том, как поступают благородные люди…
– Что еще? – спросил он тихо.
– Я рассказывала ему, что люди ради дружбы и любви становятся другими, что любовь может пробудить в человеке самое хорошее, светлое. Мне казалось, он понимал меня…
Ларионов был мрачен, но одновременно в лице его было что-то еще.
– Григорий Александрович, не наказывайте его, – вдруг сказала она и опустила глаза.
– Почему же? – спросил он с досадой.
– Он доверял мне, и если вы его накажете, он больше не будет никому верить. Он же не виноват, что животное чувство взяло верх. Он вырос в горестных условиях и не знал любви и тепла.
Ларионов вздохнул, глядя на Александрову серьезно.
– Я отправлю его в ШИЗО, хотя следовало бы пристрелить! – вдруг сказал он с оттенком ярости в голосе.
Ирина подскочила к нему.
– Прошу вас, не убивайте его! Он не дал мне замерзнуть и погибнуть, – быстро говорила она, глядя ему в глаза.
Он смотрел на нее сверху вниз и чувствовал странное волнение.
– Что, ударить опять хотите? – спросила она тихо.
Ларионов был вне себя от ее дерзости, но перевел дух.
– Ты ведь учительница? – спросил он наконец.
– Да.
– Ты хочешь работать на лесоповале?
– Нет, – призналась она. – Но я могу, если надо. Я уже смогла сама повалить одно дерево. Правда, оно было небольшое.
Он молча оглядывал ее изможденное обветрившееся красное лицо с белыми кругами под глазами и обметанные потрескавшиеся губы.
– Будешь работать здесь, – сказал он глухо.
– Где здесь? – спросила она неуверенно.
– При мне и на зоне, – ответил он сухо и раздраженно.
– Но у вас и так тут есть работники…
– Тогда иди на лесоповал! – взорвался он.
Ирина замолчала и опустила голову.
– Я хочу, чтобы ты была здесь, – сказал он успокоившись. – Так будет лучше.
Она продолжала молчать.
– Я пойду? – спросила она затем неуверенно.
– Выпей еще коньяку, – Ларионов протянул ей стакан, – ты вся продрогла.
– Я чувствую, что пьянею, – сказала Ирина.
Ларионов усмехнулся, но в лице его была мягкость, которую она в нем не видела прежде.
– Посиди тут немного, я скоро.
Он вышел и приказал Кузьмичу отправить Савельева в ШИЗО на неделю. Когда он вернулся, Ирина, свернувшись калачиком, спала на диване. Валенки на ее ногах выглядели, как валенки взрослого на ребенке. Ларионов смотрел на ее нежное лицо, которое сейчас было расслаблено, и только брови домиком указывали на перенесенные мучения. Он знал, что за многие месяцы она впервые спала на мягком диване и в тепле. Его охватило странное чувство, которое он уже забыл, – это было чувство потребности в заботе и душевности. Кто она была? Эта женщина появилась в его жизни, когда он меньше всего ее ждал. Он чувствовал, что она притягивала его чем-то – какой-то своей странностью и силой и вместе с тем уязвимостью. Но было в этом влечении что-то еще, неясное ему. Он хотел узнать о ней, хотел узнавать ее.
Ларионов стянул с нее валенки и накрыл ее байковым одеялом, под которым сам дремал иногда в кабинете. Затем он сел за стол и занялся делами, изредка поглядывая на нее. Она спала глубоко. Он улыбнулся, сам не ведая от чего. Ему нравилось работать, зная, что она спит рядом. Это было новое и волнительное для него ощущение.
Со следующего дня Александрову определили работать на зоне. Из-за того что на зоне было и так уже много людей, освобожденных от работ на лесоповале, Ирина работала в сменах. Три раза в неделю она приходила убирать в доме Ларионова, а в остальные дни мыла бараки, столовую, трудилась в прачечной. Иногда она работала в ночные смены. На зоне график определяла Губина. Работа в ночные смены имела некоторые преимущества – получалось днем не только выспаться, но и привести себя в порядок без очередей и толкотни в санузлах и помывочных, что было самым безобразным опытом на зоне.