– Прекратите! – вскричала Ирина.
– Но ведь так. Я не нравлюсь тебе и никогда не понравлюсь. Если бы я гнил в бараке, у меня был бы шанс. Но я – начальник лагеря. Со мной всегда будут спать только воровки и проститутки.
– Вы не в себе!
– Да, я не в себе. И давно. Я болен женщиной, которая меня унижает.
– Это лишь ваша прихоть! Вы делаете это от скуки, от тоски. Вы хотите позабавиться. Это просто животное желание. Вы не можете любить!
– Что ты знаешь обо мне? И что, по-твоему, любовь? – сказал он устало.
– Я почти ничего о вас не знаю, вы правы. Но я знаю, что любовь – это когда ты отодвигаешь ничтожные прихоти во имя радости другого человека.
– А разве я не показываю интерес к твоим делам и жизни? – спросил он с усмешкой. – Я потакаю всем твоим желаниям.
– Нет, нет, все не то, – быстро говорила она. – Вы не любите никого. Для вас все вокруг чужие и далекие.
Ларионов отвернулся и смотрел на огонь в печи.
– Что же я должен сделать?
Ирина покачала головой.
– Это должно прийти само. Только тогда оно будет иметь ценность для вас.
– С меня хватит, – сказал он уныло. – Ты отказала мне, и больше я тебя не потревожу. Мне не нужна женщина, которая меня не желает… Я не стану противиться вашим затеям, потому что считаю их нужными. Постель тут ни при чем.
Ирина посмотрела на него с уважением. Он и сам не знал, что именно этого она так долго ждала от него. Она ждала его решений, его принципов. Он только что сделал то, что и было его приближением к людям. И он не знал, что ей самой было страшно оттого, что он тоже стал ей небезразличен.
– Это меня устраивает, – сказал она насмешливо, скрывая трепет. – В конце концов, вы ничего не потеряли. У вас есть самая красивая и желанная женщина на зоне, и она ваша. Это должно вас утешить.
Ларионов метнул на нее взгляд, полный ярости. Чего она хотела теперь? Унизила его и насмехается? Она невыносима!
Ирина подняла упавшую на пол телогрейку и ушла.
Анисья ждала свидания, но Федосья ее к Ларионову не позвала.
– Федосья, ты за мной? – спросила она, когда та пришла в барак.
– Не велели, Анисьюшка, – сказала Федосья и мельком посмотрела на Ирину. – Работы много, поди.
Анисья давно стала замечать, что Ларионов изменился. Если раньше она видела в нем безразличие и отрешенность, теперь она чувствовала в нем какую-то борьбу. Сначала ей не хотелось связывать это с появлением в лагпункте Александровой, но работа Комитета и подготовка к празднику, которые он внезапно поддержал, стали укреплять ее предчувствие беды. Она видела, что в отношениях их возникла трещина. И не то чтобы он ей говорил что-то обидное, грубил или прогонял от себя. Наверное, так ей было бы даже понятнее. Но Ларионов становился все более отчужденным. Да и близость случалась все реже. В моменты уединения он стал вовсе скуп на ласки, и Анисья видела, что он бесконечно думал о чем-то, и порой на лице его стремительно сменялись чувства – то он казался раздосадованным и грустным, то взволнованным и радостным. В постели он был где и с кем угодно, только не с ней…
Она упрашивала его запретить работу Комитета, говорила, что это может плохо для всех кончиться, но Ларионов только отмахивался от Анисьи и не хотел даже говорить с ней об этих делах.
В тот вечер, когда Ирина вернулась в возбужденном состоянии от Ларионова и тот не позвал Анисью, она поняла, что необходимо было что-то предпринимать – женская интуиция была важнее фактов, и интуиция Анисьи подсказывала ей, что Ларионов под видом дел Комитета давно уже ухаживает за Александровой и именно от этого так охладел к ней. Анисья не могла предположить в силу своей ограниченности, что в Ларионове противоборствовали заблуждения и надежда, но безошибочно ее инстинкт угадал связь его состояния с появлением в его жизни вдохновения, что для Анисьи означало лишь появление соперницы. Так как она могла выходить из барака без разрешения, Анисья направилась к Грязлову: ей казалось, что в его лице она может найти правильного союзника.
Грязлов жил в небольшом срубе за столовой, где по разным комнатам разместились еще несколько сотрудников зоны и Губина – подобие общежития для старшего состава. Он сидел за грязным столом и засаленными пальцами перебирал карты. С ним играл Касымов. В комнате было сильно накурено.
Грязлов был невысокого роста, худощавый и сутулый. Он смотрел на людей прищуренными глазами, и губы его были всегда как-то напряженно поджаты, что придавало его лицу брезгливое, недовольное и безжизненное выражение.