Перед тем как они вошли в избу, Ирина вдруг остановилась.
– Послушайте, – сказала она тихо, – я, видимо, все испортила. Простите меня. Но теперь вы должны знать, что я бы хотела сделать все, чтобы наш праздник состоялся. Это теперь – самое важное.
Глаза ее болезненно блестели. Инесса Павловна поспешно взяла Ирину за руку.
– Ты ни в чем не виновата, – сказала она ласково, – правда, девчата?
Клавка хмуро смотрела на Ирину исподлобья.
– По правде сказать – стерва она, Анисья. А Ларионов просто измотался как мужик. Черт с вами! Ирка, я тебя не виню. Но дура ты стоеросовая, это факт! Держимся вместе, а там – будь что будет!
Они вошли в избу, и Федосья (сама напуганная ситуацией) осторожно постучала в дверь к Ларионову.
– Вот, привела, – заискивающе начала она.
– Войдите, – сказал Ларионов холодно.
Ларионов сидел за столом, перед ним лежал открытый томик Тютчева. Ирина смотрела на томик и не могла взглянуть на Ларионова. Она чувствовала, что слабеет от волнения, и кусала губы. На щеке ее была ссадина и грязные разводы, волосы взъерошены после драки.
Ларионов смерил ее быстрым взглядом и встал, засунув руки в карманы галифе.
– Я позвал вас, чтобы поговорить о празднике, – начал он. – Но я вынужден прежде поговорить о дисциплине в вашем бараке.
Женщины стояли, потупив взор, но по тону его голоса Клавка вдруг почувствовала, что Ларионов не был зол на них. Напротив, ей казалось, что он был раздосадован. Она не могла поверить, что начальник лагпункта был готов беседовать с ними, заключенными, о дисциплине вместо того, чтобы бросить всех в ШИЗО и морить голодом.
– Я не хотел бы применять более строгие меры пресечения этого хулиганства, но в следующий раз вынужден буду отправить в ШИЗО всю вашу веселую компанию, – говорил он спокойно.
Ирина вскинула на него глаза.
– Вы должны знать, что во всем виновата лишь я! – быстро заговорила она.
– Я это знаю, – ответил он спокойно, и она почувствовала, что вспыхнула от стыда, вспоминая их вчерашний разговор и его признания.
– Тогда прошу вас наказать по всей строгости лишь меня, – продолжала она, а Ларионов смотрел на нее измученными глазами.
– Ты можешь хоть минуту помолчать? – не выдержал он, но в голосе его просквозила ласка.
Клавка оживилась, чувствуя все увереннее, что Ларионов вовсе и не собирался наказывать не только Александрову и их всех, но, наоборот, хотел говорить с ними о другом.
– Если вам ясен мой приказ, я хотел бы все же поговорить о празднике, – сказал он, и, стараясь опередить Ирину, быстро добавил: – Я хотел предложить привлечь специалистов, которые смогут помочь хорошо сделать актовый зал.
Женщины наконец подняли на него глаза. Ларионов смутился и прошелся по комнате.
– У нас есть инженер-строитель, Скобцев Михаил, сидит по… пятьдесят восьмой, – говорил он, запинаясь. – Я хочу, чтобы вы с ним решили, как грамотно и быстро организовать процессы…
– Так неужто будет?.. – выдохнула Федосья.
Ларионов замешкался, чувствуя неловкость перед женщинами, которые знали теперь, чего он хотел от Ирины, как и об ее отказе.
– Так это отлично! – воскликнула Клавка. – Вот, Григорий Александрович, мировой вы наш начальник! Так мы такой зал состряпаем, вы потом оттуда выходить не захотите.
Невольно все улыбнулись, и Ларионов тоже. Он посмотрел на Ирину и заметил ее растерянность, она не ожидала такого исхода. Ларионов взял лист бумаги, и женщины тут же окружили стол. Потом привели Скобцева – невзрачного, с квадратным носом, на кончике с зарубкой бобыля, – и тот стал давать дельные советы. Кузьмич говорил свое про лесоповал, чтобы обеспечить лес для реконструкции, женщины щебетали восторженно о благоустройстве. Надо было все успеть сделать за несколько недель.
Ларионов неуклюже и смущенно приказал Федосье всех угостить чаем. Та радостно носилась между комнатами, быстро собрала скромный стол в кухне, и заседание перенеслось из кабинета Ларионова туда. Заключенные с удовольствием пили чай и ели то, что собрала второпях Федосья. Инесса Павловна чувствовала, как ей хотелось плакать от благодарности к Ларионову за его доброту. Все вдруг стали счастливы, и воцарилась веселая и радушная атмосфера. Ларионову нравилось слушать, с какой искренней вовлеченностью эти люди обсуждали строительство на зоне, как они шутили, вспоминая прошлую жизнь. Эти разговоры были ему ближе и приятнее, чем пошлые и однообразные беседы с военными, Тумановым и другими энкавэдэшниками.