Жизнь в лагере постепенно стала казаться обыденной для всех новеньких. За два месяца пребывания в лагпункте они поняли, что человек может привыкнуть ко всему, ко всяким лишениям и жестокости. Единственное, к чему никто не мог привыкнуть, – это голод. Несмотря на сносные нормы питания «на бумаге», на деле все постоянно чувствовали недоедание. Это происходило оттого, что люди много и тяжело работали на воздухе и к тому же продукты приходили нередко некачественные. По накладным все было правильно, а по факту продукты воровали на всех этапах поставок, и только когда приходили уж совсем скверного качества рыба или мясо или гнилые овощи, пищеблок отказывался принимать их у снабженцев, и дело доходило даже до рапортов и драк. Но через какое-то время история повторялась. И страдали обычно непосредственные лагерные снабженцы, а не те, кто еще до них урвал лучшее.
С некоторых пор в лагпункте появился ларек, куда привозили более качественные продукты, и заключенным, у которых появлялись премиальные, удавалось купить там приличную колбасу или молоко. Доступ к ларьку и возможность покупать там что-либо зависели тем не менее не только от наличия денег у заключенного, но и от того, не был ли, например, заключенный наказан за что-то, выполнял ли он регулярно нормы. Поскольку это регулирование было достаточно сложным, возникло понятие «взяток»: заключенные немного накидывали денег поверх цены, чтобы продавец отпускал им товар либо заначил дефицитный.
Хлеб выпекали в Сухом овраге и доставляли на подводах вольнонаемные селяне. Часто хлеб был мокрый для придания ему большего веса и клеклый. Урманова однажды слепила из него пуговицы для своей рубахи, порванной на этапах, и пришила недостающие.
Урманова выросла в многодетной семье в Сасове. В любви и доброте прошло ее детство со старенькими татарскими бабушками и дедушками, в работе и подготовке к свадьбе. Отец Урмановой – зажиточный крестьянин Сасове – был раскулачен и сослан со всей семьей в Семипалатинск. Урмановой не было в тот день дома, отец отправил ее в соседнее село к родственникам для помощи в полевых работах. Когда Забута вернулась, дом ее был пуст. Соседи плакали и рассказывали, как за считаные часы заставили несколько семей погрузиться с тем, что успели собрать на обозы, и отправили по этапу в Казахстан – навсегда. Те, кто оказался дома, как Забута, остались на свободе, при этом никто не проверял, где на самом деле были эти люди. Отец Забуты сказал, что дочь уехала в город и он не знает ее местонахождения. Это лишь подтверждало нелепость и стихийность происходящего.
Забута поселилась в доме родни, заколотила окна в своем доме и стала ждать лета. До лета планировала она собрать деньги на дорогу с полевых работ и отправиться на перекладных в Семипалатинск. Летом, в сезон сбора урожая, в тот год стояла хорошая погода. Однажды на стогу она работала вилами, и случилось неприятное событие. Забута, заработавшись, случайно проткнула вилами портрет Сталина на растяжке над стогом – на красном сукне привычное лицо с проникающим взглядом с прищуром.
Когда к вечеру приехал председатель и узнал об этом происшествии, никто не думал, что всего спустя несколько недель Забуту заберут куда-то с узлом с вещами. В тот день, когда ее забрали, Забута подумала, что теперь ее наконец-то отправят в Казахстан к семье. Но ее осудили по пятьдесят восьмой статье и сослали в Сибирь. Не в Казахстане со своей сосланной семьей теперь жила она, а в Сухом овраге, осужденная на пять лет лагерей, валила лес.
Цветущая и пышная девятнадцатилетняя девушка, она теперь выглядела такой же усохшей от недоедания и непосильной работы на лесоповале, как все: и юные, и старухи. Только личико ее, луноликое и белое, оставалось таким же спокойным и невозмутимым. Она привыкла к труду и знала, что ей нужно спокойно работать, чтобы однажды разыскать своих.
Она пришивала свои пуговицы, сделанные из плохого сырого мякиша, ощущая голод. Но она хотела сделать себе пуговицы, потому как ее оскорбляло то, что чужие мужчины в лагпункте могли видеть ее нижнее белье. Делала она все тихо, уверенно и молча, не объясняя свои действия никому, даже женщинам, с кем была близка в бараке.
Она не думала о трудностях, иначе не смогла бы выжить. Она думала только о том, как однажды обнимет мать и отца. Только это простое желание было у нее и у многих людей – обнять однажды снова того, кого любишь, если они будут живы…