– Как это, дядь Кузьмич? – спросила весело Полька.
Кузьмич молчал какое-то время, причмокивая своей кобылке.
– Эх, жизнь, – протянул он. – Вот как выпустят вас с зоны, даст Бог, так и получите вы свой волчий билет-то. Говорят, что не отменят его теперь вовек или пока чего не случится. С ним только на выселках жить…
Полька сидела тихо и больше не улыбалась.
– Нам что, тоже в Сухом овраге жить придется? – спросила Ирина, чувствуя, как срывается ее голос.
Кузьмич вздохнул.
– Полстраны, поболее, тебе – Сухой овраг, – сказал он с тоскою. – Выбирай любой. А про Москву забудьте лучше. Я думал, вы знали. Эх, сука подколодная, пшла-а!
Кузьмич ударил кобылку что есть мочи, но она не спешила ускорять ход, потому как была столь же уставшей и голодной, как заключенные, рядом с которыми она жила.
Ирина с Полькой притихли. Ирине стало вдруг так больно от понимания, что имел в виду Ларионов, когда говорил, что однажды ей придется там побывать одной. Они были обречены жить в одном из таких Сухих оврагов. Значит, все было решено. И он знал! Знал всегда…
Но, к своему удивлению, отчаяния Ирина не чувствовала. А больно было, потому что Ларионов так жестоко пошутил. Это было подло.
И впервые за все время она вдруг запела, задорно и громко, а Полька потихоньку подхватила и тоже стала петь все веселее и громче, словно они обе пытались заглушить боль, противопоставляя злу силу любви к жизни.
«Виновата ли я? Виновата ли я? Виновата ли я, что люблю?», – запели они на всю округу, а Кузьмич задорно присвистнул и подстегнул лошаденку.
– Ох, и девка! – причмокнул Кузьмич. – Шельма, а не девка! Головы твоему мужику не сносить!
– А зачем он мне без нее?! – смеялась Ирина тем громче, чем сильнее ей хотелось плакать.
Кузьмич покачивался в такт ходу Шельмы.
– Ничего, погоди, Иришка, счастье оно ведь как ветер – не ждешь его, а он как налетит!
Они смеялись и пели, а позади их нагонял всадник. Вскоре с ними поравнялся Ларионов. Он был раскрасневшийся и запыхавшийся.
– Вашу песню я услыхал издалека, – сказал он весело.
Ирина даже не привстала и смотрела на Польку, словно майора и не было. Полька прыснула.
– Что, Кузьмич, молчишь? – спросил Ларионов. – Хорошо тебе с девчатами ехать?
Кузьмич покосился на Ларионова с озорством в глазу.
– А чего ж не хорошо? Поют мне, а я им байки рассказываю.
– Да уж, – усмехнулась Ирина. – Увлекательнее байки я и не слыхивала.
Ларионов слегка насторожился, заметив сразу ее сарказм.
– И что ж он вам поведал? – спросил Ларионов, а Кузьмич навострил уши и погрузился в тулуп.
– Вам будет неинтересно, вы и так эту байку знаете получше Кузьмича, – сказала с сухим смешком Ирина, подтолкнув Польку. – Вчера я ее от вас слышала, да только не до конца. А вот Кузьмич прояснил.
Ларионов почувствовал, как в сердце его прокрался холодок.
– И что же это за байку я вчера тебе поведал и не до конца? – спросил он.
– Да про Сухой овраг! – выпалила Полька. – Что билет нам волчий дадут, а потом жить нам на отшибе до скончания века!
Ларионов смотрел на Ирину в упор.
– Так, значит, ты решила, что я об этом тебе вчера говорил?
– Мне кажется, это ясно как божий день, – ответила Ирина с напускной непринужденностью.
– Ты и впрямь считаешь меня таким негодяем?
Ирина вздрогнула. Ларионов выглядел несчастным.
– А вам и впрямь есть дело до моего мнения? – бросила она, чувствуя, как закипает внутри Ларионова ярость.
– Я не услышал ответа, – повторил он, и мерин под ним занервничал, словно настроение всадника передалось ему.
Ирина видела, как он пылал от негодования, и в ней снова зародилось сомнение в том, что он хотел ей сказать вчера.
– Идите к черту! – вырвалось у нее.
Полька прикрыла рот рукой и съежилась, думая, что он сейчас ударит Ирину нагайкой.
– До чего ж ты жестокосердная! Душу ты мне всю вымотала, – бросил он в сердцах и пришпорил лошадь.
Ларионов быстро скрылся из виду. Ирина почувствовала себя плохо. Возможно, она была неправа насчет него, но все же не могла совладать с собой.
– Эх, шельма, – тихо вздохнул Кузьмич. – Что ж ты, Ириша, так горячишься? Он к тебе со всей душой, я-то уж его знаю. Стал бы он терпеть все это от другой?
Ирина насупилась. Она не желала обсуждать ничего с Кузьмичом, который к тому же мог судить об их отношениях только поверхностно.
– Пусть не терпит, – спокойно сказала она. – Я его не принуждаю с собой общаться. Мне до него нет никакого дела. Он – начальник лагеря, а я – заключенная. И встреч я с ним не ищу!
Кузьмич усмехнулся.