Из Франции, куда Набоков отправился работать на ферме, чтобы развеяться после расторгнутой помолвки, он написал в конце мая два письма. Первое отправил 25-го своей бывшей невесте — восемнадцатилетней Светлане Зиверт. Понимая, что писать ей не должен, он все-таки — чувствуя себя свободней на расстоянии — решил такую роскошь себе позволить. Очевидно, Владимир уже и раньше получал выговор за свою навязчивость. И хоть убеждал друзей, что никогда не простит Светлану, ничего не мог с собой поделать: пусть та просто прочтет нежные слова, которые не высказать он не мог. Долго еще Набоков писал мрачные стихи, считая, что жизнь окончена. Светлана и ее семья, утверждал он, «связаны в моей памяти с величайшим испытанным мною счастьем, которое я едва ли испытаю впредь». Он продолжал упорно любить ее, она везде стояла перед его глазами. Где бы Набоков ни оказывался, в Дрездене, Страсбурге, Лионе, Ницце, — повсюду с ним было одно и то же. Он намеревался продолжить путешествие, отправиться в Южную Африку, «и если отыщу на планете место, где не встречу ни тебя, ни твоей тени, то там и останусь жить навсегда».
А через два дня писал Вере Слоним. Она уже послала ему по крайней мере три письма; Набоков признается, что отвечать стеснялся, ждал еще письма, чтобы вступить в переписку. Возможно, ему не хватало уверенности в себе: это единственный момент в их переписке, когда он колеблется браться за перо, и один из немногих, когда ему не приходится упрекать Веру, что та пишет редко. Были ли его помыслы по-прежнему заняты Светланой? В первом письме к Вере этого не ощущается:
«Не скрою: я так отвык от того, чтобы меня — ну, понимали, что ли, — так отвык, что в самые первые минуты нашей встречи мне казалось: это шутка, маскарадный обман… И вот есть вещи, о которых трудно говорить — сотрешь прикосновеньем слова их изумительную пыльцу… Да, ты нужна мне, моя сказка. Ведь ты единственный человек, с которым я могу говорить — об оттенках облака, о пении мысли — и о том, что, когда я сегодня вышел на работу и посмотрел в лицо высокому подсолнуху, — он улыбнулся мне всеми своими семечками»#.
Внезапно Африка утрачивает свою притягательность. Через сорок восемь часов после того, как он убеждал Светлану, что готов отправиться на другой континент, молодой поэт чувствует, что должен вернуться в Берлин, отчасти ради матери, отчасти ради некой тайны, которой «отчаянно хочется поделиться».
Насколько Вера была наслышана о Светлане? Скорее всего, достаточно, прямо или косвенно. Набоков был обручен со Светланой Зиверт в 1922 году, это произошло сразу после 28 марта, когда в Берлине на политическом собрании был застрелен его отец[8]. Владимир влюбился в Светлану, одну из признанных в эмигрантских кругах красавиц, когда ей было шестнадцать лет. Она согласилась на помолвку только после смерти Владимира Дмитриевича, видя, в каком подавленном состоянии находится ее друг после смерти отца: «Он был поэт, а я, я была ребенок!» Светлана жалела Владимира, но по-настоящему не любила. Ее родителей устраивали его либеральные взгляды и то, что он способен стать опорой для дочери; они положительно восприняли его как будущего зятя. По окончании в 1922 году Кембриджского университета Набоков провел лето в Германии в обществе состоятельных Зивертов; в Берлине он бывал у них каждый вечер. Многие из его первых опубликованных стихов посвящены Светлане, что было ей крайне приятно. Совсем иначе вышло с дневником, который он ей подсунул, с описанием его прежних любовных увлечений. (В лаконичном послесловии к биографии писателя Брайан Бойд отзывается о нем в молодости как о «юноше со страстью к любовным похождениям».) Светлана была настолько оскорблена прочитанным, что швырнула дневник Набокову в лицо. Пылкость Набокова всегда смущала ее. За его необузданность она дала ему прозвище «тигр». Девушка даже чуть побаивалась Набокова, ее отпугивали его лихорадочно-страстные речи. 9 января 1923 — через несколько недель после того, как жених опубликовал сборник стихов, частично посвященных ей, — Светлана, не без тайного облегчения, расторгла их помолвку. Плакала она; плакал Владимир; плакали все. Она уверяла, что не сможет дать ему того, чего он хочет. Ее родители убеждали его, что он не сможет дать ей то, что нужно ей; потом Набоков с особой язвительностью им это припомнит[9]. Светлана и Владимир сняли уже надетые обручальные кольца, и те были отданы в переплавку и затем пошли на изготовление иконных окладов. Свидетельства этого разрыва можно найти в стихотворениях Набокова той зимы, все они были аккуратно переписаны в записную книжку — Верой.
8
Владимир Дмитриевич Набоков погиб от пули, предназначавшейся его политическому оппоненту, которого он заслонил своим телом.
9
Десятилетия спустя в своих примечаниях к «Евгению Онегину» Набоков с чувством писал о «неутолимой злобе отвергнутого просителя руки в адрес незабвенной девицы и ее родителей-мещан».