Однако убирать котяру почему-то не хотелось. Возможно, потому, что, по моим ощущениям, Чеширский кот улыбался, как бы это сказать, неконкретно и обобщенно. И Бабуля, направляясь в свою больницу тем утром, по моим ощущениям, улыбалась так же.
Ладно, оставим пока. Я лишь пометила спорное слово красным цветом. Потом разберусь и решу, что с ним делать. А пока продолжим.
«А потом Вера вспомнила про свою двухнедельную задержку, и на душе стало еще лучше. Вот Вовка обрадуется, когда узнает! Если, конечно, это беременность. Вера Ивановна, как врач, даже в мыслях сразу расставила необходимые акценты. Если задержка станет беременностью – это здорово. И так два с половиной года откладывали. Сначала заканчивал училище Вовка, потом он устраивался в своем гарнизоне, потом заканчивала институт она. Но сейчас будет все хорошо. Его переводят в соседний поселок, там тоже ракетчики. Двадцать три километра – это не расстояние. Будет наконец жить в одной комнате с мужем, а до больнички своей добираться на попутках, уже с двумя шоферами договорилась.
Тут Вера расстроилась. Все же действует местная жизнь на столичную выпускницу!
С театрами – понятно. Их здесь нет. Но читать тоже стала меньше. Идти в библиотеку полтора километра по свистящему ветру часто неохота.
И больницу, пусть и в мыслях, не вслух, назвала больничкой. Так ее называло почти все местное население. Вообще-то это зэковский сленг, жаргон. Однако в их поселке, если сложить бывших зэков и нынешних ссыльных, больше почти никого и не останется. Разве что бывшие и нынешние охранники этих самых зэков и ссыльных.
Огромный лагерь – зона строгого режима – начинался прямо за окраиной райцентра. А ссыльные здесь вообще были везде: и немцы Поволжья, и чеченцы, и ингуши, и татары крымские, и, конечно, люди, выжившие в лагерях. Они хоть и освободились, но не имели права покидать эти удаленные места, пока не пройдут сроки их послелагерных поражений в правах.
Да, все меньше Вера напоминает девчонку-москвичку. Прическу и маникюр уже год не делает. Носит не то, что модно, а то, что защитит от мороза и ветрища с песком.
Неужели и она станет как Валентина Петровна?
Бр-р-р! Вера аж головой затрясла. Только не это.
Валентине Петровне еще и тридцати пяти нет, а она уже на женщину не похожа. Да и на врача, откровенно говоря, тоже. Как может врач не интересоваться новинками по работе? А может, эта самая новинка сегодня спасет больного, еще вчера безнадежного?
Вера мгновенно проглатывает всю научную периодику, которую только может достать. По всем специальностям. Дважды в месяц, в свой выходной, ездит в областную библиотеку. Один раз поездка наложилась на Вовкин приезд, обоим было жутко обидно, но в глубине души Вера радовалась, что не пропустила свой «библиотечный» день.
Во-первых, потому, что ей безумно нравится ее профессия. С детства. С тех пор, как себя помнит. А во-вторых, и это объясняет ее научную всеядность, в их больнице на всех больных, с любой болезнью, приходится четыре доктора. Не считая главного врача, конечно. Но его и не надо считать. Он не врач и не руководитель. Он – национальный кадр. Так положено: главный – значит, казах. Заместителем может быть кто угодно: русский, грузин, еврей, даже немец из ссыльных – из-за жесточайшей нехватки квалифицированных кадров на это могли закрыть глаза. Но главным должен быть национальный кадр.
Нет, Вера никоим образом не страдала национализмом. Кроме того, ей доводилось видеть умнейших казахов, в том числе докторов, на конференциях в Алма-Ате. Просто она не понимала, почему в едином Союзе, где, по идее, все и везде равны, на самом деле всё иначе.
Ну да бог с ним, с главврачом. Канат Сеймурович ничем не помогал советской медицине, но, надо отдать ему должное, особо и не мешал. Даже спирт расхищал так, чтобы его нехватка не чувствовалась в работе…»
И вот опять я не уверена. А надо это все – про лагеря, про ссыльных, про Каната Сеймуровича? Ну, про Каната надо, он дальше участвует в действии. А остальное? Не затуманивают ли эти необязательные описания основное действие?
Тот же злобный препод Береславский – а он, надо признать, большой спец в профессии – постоянно тыкает нас носом в детали. Точнее, в их отсутствие в наших текстах. Когда говорил об этом впервые, привел пример, который теперь даже если захочу не забуду.
Вот, говорит, допустим, я вам сообщу, что некий Иван Иванович – скотина и подлец. Вам хочется убить этого Ивана Ивановича? Ну, или хотя бы морду ему набить?