Думаю, у человека всегда есть выбор: быть жертвой, бесконечно спрашивать «зачем?», «почему?», восклицать «несправедливо!» или сказать: «Да, это трагедия, я не понимаю, почему это произошло, но чему я могу научиться из этого?» И есть люди, которые понимают – почему.
Ко мне на беседу ходит молодая женщина, которая потеряла своих детей: они сгорели заживо. Впервые она отпустила их к своему бывшему мужу, и там случился пожар. Уже на второй встрече она сказала мне: «Я понимаю, почему это произошло. Я жила так, как нельзя было жить (подробности я не могу раскрывать). Это должно было случиться». Но это редкость, когда человек в такой трагедии может посмотреть на себя и сказать: «Я до какой-то степени сам ответственен». Но если он не может увидеть никакого смысла в происшедшем, тогда будет всю жизнь бунтовать, винить Бога и людей. Он забывает, что Сам Христос умер на кресте, чтобы мы могли жить с Ним и друг с другом неразлучно – именно в этом смысле смерти нет.
Но если понимать трагедию как наказание за то, что ты неправильно жил, Бог может показаться слишком жестоким учителем…
Да, и такое представление опять говорит о том, что человек не знает Бога и не доверяет Ему. Обычно так говорят люди, никогда не искавшие Бога. И я могу ответить на это так: я не знаю такого Бога, который наказывает. Я вижу трагедию, но не наказание. Виктор Франкл[8] говорит: если есть смысл в жизни, тогда должен быть смысл и в страдании. Смысл есть всегда. Но мы не можем «подсказать» этот смысл человеку, только он сам в состоянии увидеть его. При этом признать трагедию как трагедию, горе как горе – надо. Нельзя вести себя так, будто «все хорошо». Это не так, это не работает, и это фальшь.
Осмысление страдания
Как вы относитесь к эвтаназии?
Я думаю, что это прежде всего крик души – крик о помощи. Человек, особенно здесь в России, очень боится стать обузой. Здесь лишь крошечные пособия для тяжелобольных людей, на которые не выживешь, надо кому-то работать; родные сильно устают, и больной это видит… Это большая проблема.
Я всегда даю очень яркий пример. У нас лежал больной, скажем, Иван. Сорок девять лет, опухоль позвоночника. Его жена приходила после работы, они очень радостно и хорошо проводили время. И вдруг в один день он мне говорит: «Фредерика, я хочу покончить с собой». – «Зачем?» – «Я больше не хочу терпеть». – «Иван, но это не решение проблемы», – ответила я и вышла. Через некоторое время я снова зашла, и Иван говорит: «Я больше не хочу покончить с собой». – «А что случилось, Иван?» И он отвечает (не будучи очень верующим человеком): «Бог мне показал, что у меня есть задача. Я буду жить ради жены и других родных и друзей, которые после меня придут в иной мир. Я стану для них проводником». Ему этого было достаточно, чтобы перестать думать о самоубийстве: это яркий пример о важности осмысления страдания.
Если человек находит смысл в том, что происходит, если есть осмысление страдания, тогда, может быть, вопрос эвтаназии и не встанет. Часто к эвтаназии толкает неопределенность «срока» – сколько еще я буду страдать? Если я вижу, что недолго осталось, и я хорошо знаю этого человека, то иногда говорю: «Ну потерпите еще немножечко, не так уже много осталось». И бывает, что тогда человек может просто перетерпеть. Можно воззвать к чувству собственного достоинства: «Неужели ты не будешь мужественно принимать то, что дано тебе?» Франкл говорит: только ты можешь своим особым образом переживать страдания, это твоя уникальная задача – стать примером для других людей.
У нас в трехместной палате лежал Николай, обычный рабочий. Я его не знала, но он почему-то знал мое имя. Говорит: «Фредерика, я хочу, чтобы вы сделали мне укол». – «Укол, чтобы убить тебя?» – «Да, я больше не могу, не хочу…» Я говорю: «А вы знаете, Николай, своего покровителя, Николая Чудотворца?» – «Знаю», – отвечает рабочий. «Ну, тогда, если не только ваше тело, но и ваша душа действительно готова к тому, чтобы перейти в вечность, попросите святителя Николая быть вашим заступником. Ему виднее. И я тоже буду просить». Он обрадовался: «Во!» (И показывает поднятый вверх большой палец.) И через несколько дней он умер своей смертью. Это был прекрасный пример того, что человек в любой ситуации может найти свою задачу. Но сделать это может только он сам.
«Наконец-то ты поняла, мама…»
Как говорить о приближающейся смерти с детьми?
У меня нет рецепта. Это зависит от ребенка. Обычно это задача родителей. Элизабет Кюблер-Росс[9], у которой был очень большой опыт общения с умирающими, в том числе с детьми, говорит: они знают. Каждый человек знает, что он уходит. Дети могут не говорить об этом вслух, но выражать через рисунки, стихотворения. Иногда можно говорить о смерти через рассказ о ком-то другом (и не только с ребенком) или через сказку: вот был такой мальчик, он очень болел, и так далее.
Меня удивляет, как смертельно больные дети и подростки переживают за своих родителей: «Как они будут справляться без меня?» И пока они видят, что мама и папа не готовы отпустить их, они не могут умереть. У нас лежал молодой парень семнадцати лет, его мама была очень привязана к нему. Парень тяжело страдал – саркома, одышка. Меня не было в хосписе в выходные, и когда я пришла в понедельник, его мама рассказала следующее. Она зашла в палату и сказала сыну: «Петя, я сейчас выходила, помолилась Богу и сказала Ему: „Господи, сделай так, чтобы моему сыну было хорошо“». И сын ответил: «Наконец-то ты поняла, мама…» Она продолжила: «В среду у нас с тобой такие и такие процедуры…», но сын остановил ее: «Нет, мама. В понедельник меня уже не будет». Он все это время ждал, пока мама будет готова отпустить его. И ушел – в ночь с воскресенья на понедельник.
Маленькие дети точно так же без слов чувствуют эмоции родителей. Но что еще более поразительно – часто перед уходом они видят кого-то из того мира. У нас лежал Сережа пяти лет – опухоль мозга. Он был уже без сознания, с закрытыми глазами, вот-вот уйдет. И вдруг он открывает глаза и сияющим взглядом смотрит на потолок. И губы у него шевелятся, словно он радостно с кем-то разговаривает. Долго смотрел, почти полчаса. Мы с мамой сидели рядом молча, с трепетом. Когда через полчаса ребенок снова вошел в полукому и заснул, я ушла, чтобы мама могла побыть с сыном. Когда вернулась, все шло к концу. Сережа вздохнул в последний раз. И я услышала, как его мама сказала: «Спасибо Тебе, Господи».
Тем вечером она поделилась со мной следующим: «Когда вы ушли, я сказала сыну: „Сереженька, если ты с Боженькой сейчас, возьми Его за руку, я тебя отпускаю“. И после этого он мирно ушел». Я часто вспоминаю этот случай – жертвенную любовь до конца. Но это редкий случай.
8
9