Я помню, что даже будучи маленькой девочкой, считала его красивым.
Он все ещё оставался красивым, его точёные черты лица не постарели, бледно-зелёные глаза казались все такими же поразительными под темными бровями и светлыми волосами. На сильном подбородке виднелась лёгкая щетина. Он был одет в зелёную рубашку под цвет глаз и чёрный костюм идеального покроя с продольными полосками, которые подчёркивали его рост и худое, но мускулистое телосложение.
Поверх костюма он надел плотное чёрное пальто, также хорошего кроя, дорогое с виду и безупречно сидевшее на его фигуре.
Он подошёл прямо ко мне, зелёные глаза всматривались в моё лицо, а уголки губ приподнялись в улыбке. Вместо того чтобы остановиться передо мной, он продолжил идти и обнял меня сильными руками, крепко прижимая к груди и целуя в обе щеки.
Я обняла его в ответ, и меня омыло потоком противоречивых чувств.
Я невольно чувствовала себя предательницей, даже зная все то, что мне известно.
Чарльз был семьёй. Он был единственной семьёй, которая у меня осталась.
Если верить его словам, вампиры убили мою сестру и моих родителей.
Вампиры — причина, по которой в детстве моя жизнь покатилась в ад. Они — причина, по которой в двадцать с небольшим лет мне стало ещё хуже, когда мою сестру убили.
Вампиры забрали у меня все. И все же прямо сейчас я заключила союз с этими существами против единственного оставшегося у меня кровного родственника. Против мужчины, который только и делал, что боролся с теми существами, которые убили Зои и родителей.
Но я знала правду о Чарльзе.
Я не знала всего — в основном потому, что Блэк из кожи вон лез, чтобы по понятным причинам не рассказывать мне слишком много.
Я знала достаточно.
Я знала, что он лжец.
Я знала, что он убийца, и в том числе он убивал детей.
Я знала, что он жертвовал жизнями сотен, может, даже тысяч людей, чтобы заплатить дань вампирам, выиграть время для своей расы, и нарастить против них силы видящих.
Я знала, что он пытался убить Блэка — и не один раз.
Мой дядя отпустил меня, всматриваясь в моё лицо, в мои глаза.
Я вновь поразилась, увидев, что в его бледно-зелёных глазах стояли слезы.
Он улыбнулся мне сквозь эти слезы, и улыбка получилась такой настоящей, что я невольно ощутила её где-то в груди. Пристально всматриваясь в его выражение лица, подавляя свои реакции на теплоту, исходившую из его света, от самой его кожи, я в итоге поморщилась и сделала шаг назад.
Я никогда не умела хорошо притворяться с теми, кого любила.
А Чарльза я любила.
Даже после всего этого я его любила.
— Ты в порядке? — спросила я, кусая губу. — После Нью-Мехико. Ты в порядке?
Он улыбнулся ещё шире.
— Я в норме, милая Мириам. И я испытываю просто неописуемое облегчение, видя, что ты так хорошо выглядишь. Не могу передать словами, как я беспокоился.
Он продолжал изучать мои глаза, моё лицо, и улыбка на его губах становилась ещё шире.
Судя по его выражению лица и свету, я понимала, что он ощутил моё раздражение, мою злость на него, мои противоречия, мою печаль — но он так счастлив видеть меня, что ему почти все равно. Кажется, он не мог подавить это счастье, даже зная, что мои чувства далеко не так ясны и прямолинейны.
— Что ты делаешь, дядя Чарльз? — спросила я наконец.
Я показала вокруг нас, на парк, на Вашингтон, округ Колумбия — может, на Соединённые Штаты, или даже на весь мир в целом.
— Что ты делаешь? — повторила я.
Почему-то казалось, что лишь в этом вопросе есть смысл.
— Мири, — он шагнул в мою сторону, потянулся ко мне, но в этот раз я сделала шаг назад и покачала головой. Он остановился, опустил ладони и руки по швам. — Мири, — повторил он. — Все кончено. Все наконец-то кончено. Теперь все будет иначе.
Нахмурившись, я покачала головой.
Подняв на него взгляд, я нахмурилась ещё сильнее.
— Что это значит?
Чарльз расплылся в широкой улыбке. От этого он казался таким молодым, таким абсолютно и простодушно счастливым, что я могла лишь моргать и таращиться на него.
— Это значит, что мы победили, Мири, — сказал он. — Это значит, что мы, черт подери, ПОБЕДИЛИ.
Я уставилась на него.
Всюду вокруг него я ощущала то же чувство, которое не покидало меня последние несколько дней.
Я ощущала это тлеющее, тёмное чувство, словно переворот уже свершился, словно он произошёл в равной мере, или даже в большей мере в Барьере, чем на земле. Что-то в мире изменилось. Изменилось настолько фундаментально и в то же время так бесшумно, так совершенно невидимо, что я не могла уложить у себя в голове реальность этой перемены.