— Ест?
— Ест, — подтвердила я.
— А ты?
— Тебя жду.
Это уже личные убеждения. Если уж ужинать вместе, то действительно вместе.
Свет смущенно улыбнулся, помыл руки и присоединился к нам. Плохо помню, что именно происходило тогда за столом. Ели, о чем-то разговаривали, смеялись. Тём временами пристально меня рассматривал, но дискомфорта у меня его взгляд не вызывал никакого. Знания — сила. Когда ведаешь, почему гремит гром, перестаешь его бояться. Свет с удовольствием уплетал мясо. Хорошо запомнила, как испытывала при этом тихое удовлетворение. И дело не во мне, дело в нем. Точнее, во всех его движениях в тот вечер, позах, даже в интонациях. Он действовал, словно крадучись, осторожно, с опаской, и при этом с таким блаженством, такой неподдельной самоотдачей, что у меня теплая волна по телу проходила одна за другой. И в груди тяжесть разрасталась. Ощущение, что я человеку сделала вселенское добро.
Нервничать я начала, когда Тёма спать отправили. Разговор продолжался, но не слишком клеился. Текила обжигала горло, но не отдавалась в голове… Свет снова стал непроницаем. Он сидел ко мне очень близко, лицом к лицу. Яркие глаза изучали меня медленно и неотрывно. Кажется, ничего особенного, да только в то мгновение я всем телом ощущала его. И это не просто пристальный взгляд, это твердое знание того, что со мной будут делать. Я готова была поклясться, что пошаговое знание. Ни пошевелиться, ни испугаться, ни подумать. Только затаить дыхание и ждать — его территория, его правила.
Словно прочитав мои мысли, Свет улыбнулся. Я завороженно наблюдала, как эта легкая улыбка появляется и исчезает на его лице. Только мгновение, и его дыхание на губах ощутила. Абсолютно, невозможно близко. Он по-прежнему не касался меня, не целовал, только терпеливо ждал. А я тонула в потемневших глазах и совершенно не могла понять, чего он ждет. Мысли парализовало. Все, что я видела — это его черные, расширенные зрачки. Все, что чувствовала — его запах и частое, прерывистое дыхание.
Он на доли секунды приблизил свое лицо сильнее, почти коснулся моих губ и вновь взглянул с ожиданием. И вот тогда я поняла. Словно в вязком тягучем сне исполнила его просьбу. Свет едва заметно вздрогнул и перестал дышать. Еще мгновение, и я потерялась в пространстве и времени. Это был не поцелуй, это был безмолвный рассказ, насколько сильно он меня хочет. Безумно сильно, так, что мне оставалось только принимать и быть ведомой.
Тело покалывало и жгло. Я толком не разбирала свои собственные ощущения, только его. Его желания, его удовольствие. Ловила каждый беззвучный стон, каждое движение языка. Я жаждала сделать все, что хочет он, все, что попросит.
Не прерывая поцелуя, Свет перетянул меня себе на колени. Я оказалась в далеко недвусмысленной позе прижата к нему. От резкого соприкосновения с моим телом он застонал вслух. Совсем тихо, но у меня желтые точки перед глазами запрыгали. Его ладони казались горячими, обжигающими, нежными. С каждым их движением я прижималась к нему теснее. До безумия хотела чувствовать его сильнее, больше, хотела быть для него. И с каждым моим движением Свет прижимал меня ближе, его поцелуй становился все безумнее. Это уже был секс, он уже кончал в меня, прямо сейчас.
Сначала на пол улетела моя майка, за ней юбка и сразу белье. С его одеждой оказалось сложнее. Снять чертовы джинсы, когда абсолютно не в состоянии оторваться от мужчины, ох как непросто. И когда вместо помощи он не отпускает твои губы, а от прикосновений твоих пальцев вздрагивает и надломленно стонет.
И когда я избавилась от его одежды, когда вновь оказалась прижата к нему, когда почувствовала его в себе всего целиком, он вдруг замер и зажмурился. Недовольная таким поворотом дел, я едва заметно приподнялась и опустилась. Свет застонал уже не надломленно, а отчаянно и совсем дико. Он с силой удержал меня за бедра, не позволяя вообще шевелиться.
Никто еще не давал мне столько власти над собой. Осознания такого безграничного желания доставить мне удовольствие любой ценой, даже ценой своего собственного. Склонившись к нему совсем близко, не касаясь губ губами, я поймала его дыхание, заставила смотреть мне в глаза и, невзирая на все протесты и запреты, еще раз резко приподнялась и опустилась. Свет выгнулся, до боли прижал меня к себе и почти взвыл. Я со всепоглощающим, безраздельным удовольствием наблюдала за его эмоциями. За отчаянием, виной, блаженством, стыдом. Казалось, его парализовало, он не шевелился. Или боялся пошевелиться.