Он минут десять с интересом наблюдал, как меня сюда спускают. Вместо ответа я издала нервный смешок.
— Ну, бывает, — сочувственно проговорил он и отстегнул ремни. — Давайте сына вашего с мужем примем.
У меня вышло еще одно придушенное «ха-ха». Переизбыток адреналина налицо, вернее, на речь.
Я задрала голову, туда, где у края шахты на Света и Тема одевали необходимое для спуска снаряжение. Объективно, высота не такая уж и большая: два, может, три человеческих роста. Если задуматься, не страшно, но не когда ты висишь над этой высотой, удерживаемая хитросплетением ремней и веревок. Никакая цивилизация не лишила меня древнего, как мир, инстинкта самосохранения.
Все еще прохладное в Карелии июньское солнце подтопило лед в центре шахты, туда, куда доставали его яркие лучи, но не в остальных пещерах, скрытых под толщей мраморного потолка. Я отступила в тень и взглянула на колонну рядом с собой. Зеленоватая прозрачная поверхность льда хорошо просвечивала, и можно было без труда рассмотреть, как колонна уходит вниз, исчезая в темных глубинах подземного озера.
Сердце ухнуло в груди от нового приступа страха. Слышать звенящую радостную капель вокруг и осознавать, что до дна такое же расстояние, как до потолка, жутковато.
— Ха-ха-а! — огласил рукотворные пещеры победный вопль Тёма.
Пристегнутый к животу отца, он ехал вниз и счастливо горланил. А спустя всего пару минут на меня взглянули смеющиеся и одновременно виноватые глаза Света.
— Сильно испугалась? — едва сдерживая улыбку, ласково спросил он.
— Сильно, — вдруг захотелось побыть маленькой и слабой.
Убивать при таком нежном отношении, понятное дело, передумала, но и изображать бравого солдата тоже желания не возникало. Более того, ответ «все в порядке» рождал в душе волну протеста и отвращения.
Свет обнял меня свободной рукой, притянул к себе и поцеловал в макушку. Ладошку Тёма он не отпускал ни на секунду.
— Пойдем, осмотришься. В глубине очень красиво.
Я кивнула, а младший попытался ботинком сбить ближайший ледяной сталагмит. За руку Тёмыча удерживали не только во имя его безопасности, но и во имя целостности общечеловеческих природных богатств.
Как любой уголок нашей маленькой голубой планеты, Карелия — место уникальное. Можно вдаваться в длинные захватывающие рассказы об истории этого края, о его курносом населении и культурных особенностях, об удивительном, мелодичном и совершенно чуждом нашему слуху языке. Но я бы вперед всего поговорила о карельской природе.
Все мы помним старые легенды о Бабе Яге, что жила в избе на столбах в окружении частокола и черепов, о топях, где обитают кикиморы и бродят неприкаянные огни, о тяжелом белом тумане, что проводит нас в потусторонний мир. Здесь деревья, сплетаясь корнями и ветвями, держатся друг за друга, не доверяя слою влажной гнили, на которой растут. Скалы и пологие расщелины, заполненные ледяной водой и погибшей растительностью. Запах сырости, тумана и грибов. Мох в этом мире абсолютный властитель. Он повсюду. Нежно-салатовый или совсем белесый, немного бордовый, часто насыщенно-изумрудный, с теплом он одевает Карелию во все оттенки зеленого. Серые сырые камни и такие же серые сырые скалы порой обнажаются, когда деревья, не удержавшись, под весом собственных стволов падают набок. Поверженные богатыри, им предстоит стать слоем гнили, на которой вырастут их потомки. Брусника, черника, голубика. Низкорослые, жесткие, они лежат необъятными коврами среди грибов и мха. Нет-нет да и встретится под ногами царская особа в бедной бледно-розовой короне, госпожа костяника. Здесь ты не знаешь, что старые сказки — вымысел. У Карелии своя реальность.
— Нравится?
— Безумно, — искренне созналась я, глядя на ледяные колонны и сталагмиты, освещенные горящими свечами.
Мраморный карьер — часть уникальной реальности. Сотворенный человеком и обрамленный природой, он меня приворожил раз и навсегда еще в юности. Но никогда не доводилось видеть его вот так, дико, без печати музейщиков. Я наконец усмирила страхи и распробовала вкус подаренного Светом лакомства.
Сам Свет, пока я философствовала, раз пять успел предотвратить порчу природной красоты. Под сводами то и дело разносился его сердитый голос: «Тёма, нельзя», «Тёма, не трогай». Иногда это звучало просто, как «стоять». При последнем его уже угрожающем «Артемий» я беззвучно засмеялась, прикрыв рот ладонью.
— Чего? — не понял Свет.
Я сначала головой покачала отрицательно, давая себе время справиться с приступом смеха, потом вслух произнесла: