Мое дело сидело у меня на коленях и увлеченно жевало. Самое забавное, Тем сам себе брать или держать ничего и не пытался. Он рот открывал. А что туда вкладывать и сколько, предоставлял решать мне.
Я и раньше держала детей на коленях, кормить тоже доводилось, но никогда эти два процесса не порождали во мне спокойствие. Если уж быть честной, то испытывала я по большей части раздражение, смешанное с недоумением. Обычно детей мне поручали по инициативе маминых подруг. Вера ведь должна ощутить прелести материнства. К сожалению, Вера не находила ничего прелестного в положении десятиминутной няньки. Дети как дети. Никакого благоговейного трепета или всепоглощающего умиления. Я почему-то всегда смотрела в широко распахнутые наивные глаза «лялечки» и думала, что на месте матери или бабушки ни за что бы не стала доверять ребенка чужой женщине без крайней необходимости.
Теперь же я думала о том, что Тём ощутимый, теплый и живой. Странные и непонятные эпитеты, но они лучше всего описывали мои чувства в тот момент. Тяжелый, как тройка Пофигов, с острыми локтями и невероятно тонкими запястьями, Артём неустанно ерзал на моих коленях. Никогда не замечала, насколько тонкие и длинные у детей косточки. Он прижимался теплой спиной к моему животу и груди и иногда запрокидывал голову, заглядывая мне в лицо.
В большинстве женских романов не рассказывают, каково это на самом деле, привязаться к чужому ребенку. Есть он, есть она, есть тыдыщ, и на десяток страниц из ста у него есть дитя. Дитя, как правило, от пяти до четырнадцати лет. Достаточно большой, чтобы не портить тыдыщ искусственным вскармливанием и ночными дежурствами у детской кровати, недостаточно большой, чтобы иметь уже собственное сложившееся мнение. Она проводит с дитем серьезный, проникновенный, но ужасно нежный диалог, и дитя вдруг говорит: «А можно, я буду звать тебя мамой?» И она отвечает: «Ну конечно, можно!» В процессе книги наша героиня за дитя заступается пару раз, пару раз гладит по головке, а потом живут они все вместе долго и счастливо и рожают еще. Мне почему-то всегда вспоминаются фигурки школьников на обочинах. Такие плоские муляжи для безответственных водителей. Едешь по заснеженному Питеру, а возле столба девочка с рюкзаком, в летней юбочке и с бантиками. Если не приглядываться, на живую немного похожа, пугает своим несезонным одеянием.
Встречаются и забавности совсем, когда автор уверяла, будто ее героиня все теми же шаблонными приемами за неделю-другую входила в доверие к подростку. И вот они уже к эпилогу такие друзья, прямо не разлей вода. Серьезно? Нет разума, более живого и колкого, чем разум подростка. Ранимые, с обостренными инстинктами и неуемным любопытством, умные, хитрые, вспыльчивые, вступившие в борьбу за место под солнцем среди взрослых, они родным-то родителям не доверяют до конца. А уж чужой тете, что додумалась побаловаться проникновенными наставлениями, доверять не станут никогда. Хотя могут притвориться. Половина моих учителей жизненными наставлениями увлекалась. Не припомню, чтоб я их слушала.
— Доедайте и поехали, — мягко проговорил рядом с моим виском Свет.
Я вздрогнула, застигнутая врасплох, и обернулась. Старший из моих двоих мальчиков смотрел на меня с улыбкой. Конечно, я не хотела, чтоб он был подавлен или расстроен, но ожидала, что будет как минимум напряжен. Незваные зрители нас не покинули, мы их пока тоже, но он почему-то улыбался. Я постаралась найти скрытые эмоции в глубине синих глаз. Не нашла. На душе у Света было легко. Насвистывая «Цыганочку», он принялся тушить угли и разбирать мангал.
Украдкой я взглянула на реакцию новых знакомых. Никому не было никакого дела, кроме Милы, само собой. Стараясь не думать об этой девушке, я докормила Тёма. Затем не без помощи нашего папы мы вымыли руки и тихо удалились в машину. Свет присоединился к нам минут через десять.
— Все пристегнулись?
Я кивнула.
— Тогда поехали.
…
— И вы поехали?
— Нет, у водопадов заночевали, — прошептала я в трубку. — Конечно, поехали.
— Фиговенько, — точно так же шепотом констатировала Карина.
— Думаешь?
— Ну, тебя там экстремисткой теперь считают.
— Экстремалкой, — поправила я.
— Не надейся. Экстремисткой и обидчицей. — Кариша, как обычно, в довольно категоричных формулировках подводила итог услышанному. — Мальчикам пофиг, а вот девочки милую Милу пожалели, а тебя поругали. Разлучница.
Я закрыла глаза ладонью.
— Разлучница? Я?
— Не дергайся. Никто, кроме Милы, так не думает. Просто поддержать-то надо, сказать то, что девчонке сейчас хочется услышать больше всего. Людям правда вообще редко нужна. Ты не выясняла, кем милая Мила трудится?