В общем, никто не нравится, но и сама себе я тоже не нравлюсь. Слишком обыкновенная...
Наконец приглашают в кабинет к Пырьеву. За письменным столом, заваленным фотографиями, эскизами декораций сидит худой человек, с измученным бледным нервным лицом, с умными живыми и цепкими глазами, волосы на голове как у мальчика пострижены, нет и следа прически и даже несколько волосков на макушке непослушно торчат...
Два-три вопроса: где учусь, где живу, наверное, чтобы успеть разглядеть, услышать, что-то понять для себя. Меня от страха как бы не существует. Я жалка и внутренне скованна, не верю в себя, душевно поникла.
Вдруг зовет тех самых ассистенток, и чувствуется, что они ощущают себя виноватыми, а главное - они явно недовольны моим видом. Объясняют, что вчера в раздевалке я была совсем другая. "Милая, скромная девочка, а сейчас она... Совсем не то".
Он отрывисто приказывает: "Подите расчешите ее как следует, заплетите косички, наденьте костюм Настеньки, сфотографируйте, потом зайдете"...
Когда я снова очутилась в его кабинете, он вновь осматривает меня, но уже чуть повнимательнее, добрее. Потом вдруг неожиданно приказывает: "Принесите два простых чулка".
Побежали за чулками, не спрашивая зачем. Я снова испугалась - значит, и с ногами что-то не в порядке...
Наконец принесли чулки. Отдали... Иван Александрович закатал чулки в два узла, подошел, сунул мне в декольте, где должна быть пышная грудь, которой у меня не было, и спокойно объяснил: "А то лицо толстое, а фигура тощая".
Так я и снималась с подложенной грудью, да талия была поднята так высоко, что я была похожа на бабу, которой обычно прикрывают чайники..."
Натурные съемки фильма проходили в Звенигороде, а павильонные - в Чехословакии. Там были выстроены огромные декорации (многие потом утверждали, что на экране они выглядели безжизненными). Однако съемки в Праге оставили в памяти Веры Васильевой не самые приятные впечатления. Вот что она рассказывает: "К великому моему сожалению, в Праге в отношении ко мне у Ивана Александровича произошел перелом в дурную для меня сторону. Мои сцены почти не снимались, я была целый день свободна, ходила по Праге, очарованная городом, людьми. Мне даже в голову не приходило, что Пырьев, снимая другие сцены, в которых меня нет, заметит мое отсутствие.
Однажды, идя по улице, я случайно увидела Ивана Александровича и радостно бросилась ему навстречу, и вдруг почувствовала, что от прежней открытости не осталось и следа. Нарочито ласково он сказал: "А, Веронька, все гуляешь?" Я простодушно ответила, полагая, что раз не занята в съемках, то могу проводить время как хочу: "Да, гуляю".
На это я услышала завуалированный странной улыбкой ответ: "Ну, гуляй, гуляй..."
И теперь, когда прошло так много лет, думаю, что в этом был все тот же характер Пырьева. Он не мог простить мне, что я не рвалась на съемки, даже если я в них не занята, что я могла существовать без его участия. Его предельная отдача своему делу требовала такой же отдачи от всех. Мое отсутствие на съемках он расценил как отсутствие заинтересованности и даже какое-то предательство.
За два месяца, что мы жили в Праге, я два-три раза была вызвана на съемки, и уже не подходил ко мне Пырьев, не поправлял на мне ни платочек, ни бусики, ни косички. Просто снимал то, что нужно по кадру, - и все. О том, что это не было случайностью, говорит такой факт: после большого успеха фильма, работая уже в театре, случайно увидев Ивана Александровича в Доме кино, я подошла к нему, чтобы сказать несколько добрых слов, и снова услышала: "А... а... Веронька, ну что, не снимаешься ни в чем?" Мне ничего не оставалось, как признаться: "Нет, не снимаюсь, Иван Александрович..." И его ласковое, удовлетворенное: "Ну, ну..."
Фильм "Сказание о земле сибирской" вышел на экраны страны в 1948 году и имел огромный успех. Собственно, так было со всеми фильмами Пырьева, вышедшими до смерти И. Сталина. На молодую Васильеву обрушился внезапный зрительский успех и официальное признание. Картину наградили Сталинской премией 1-й степени. Правда, в первоначальные списки награжденных фамилию Васильевой не внесли, видимо, решив, что она для этого еще слишком молода. Но тут в дело внезапно вмешался сам Сталин. После просмотра картины, он спросил: "Где нашли такую прелесть на роль Настеньки? Уж больно хорошо сыграла, надо дать ей премию". Так наша героиня оказалась в числе лауреатов. После этого ее жизнь несколько изменилась. Вспоминает Вера Васильева:
"Нам дали 100 тысяч рублей старыми деньгами на группу и значок каждому. Значок был очень красивый. Но в платьях нужно было сверлить дырочку - жалко же! - и я сшила специально для значка английский костюм. Он мне очень шел.
Кроме этого, мне дали на улице Горького комнату в девять метров, под самой крышей, которая протекала, и у меня всегда стояли два ведра. Обстановка была предельно скромной - матрац на ножках, стол, два стула, шкаф да три тарелки и две чашки. После коммунальной квартиры, где мы жили всей семьей - вшестером - в одной комнате, мое новое жилище казалось раем".
В том же, 1948 году, Васильева закончила театральное училище и попала в труппу Театра сатиры. Произошло это при следующих обстоятельствах. В тот год в Театре сатиры ставили водевиль "Лев Гурыч Синичкин" с Владимиром Зенкиным в главной роли. А вот на роль Лизоньки актрисы не было. Узнав про это, Васильева решила рискнуть и подготовила эту роль. И, как оказалось, не проиграла. Сам старейшина театра актер Владимир Лепко после ее показа поцеловал молодую актрису в лоб и произнес одно слово: "Душенька!"