Метрдотель постоянно улыбается, особенно когда ему дают на чай. Он напоминает мне весы-автомат: бросаешь анну – и в следующее мгновенье машина лязгает и выбрасывает билетик, на котором обозначен вес. Метрдотель очень похож на эту машину – суешь ему чаевые в руку, и в следующее мгновение он с лязгом обнажает все тридцать два зуба в почтительной улыбке. В конце концов мне эта улыбка даже стала нравиться, и я частенько давал ему на чай только для того, чтобы вызвать этот механический эффект. О боже, с какой быстротой обнажал он зубы в улыбке – он работал быстрее самой совершенной машины! Тем, кто считает, что человек не может работать, как машина, нужно просто прийти в отель «Фирдаус» и посмотреть на тамошнего метрдотеля.
Старшего водоноса отеля «Фирдаус» звали Абдуллой. Это был грубый кашмирский крестьянин, уродливый и неуклюжий. Под глазами его залегли черные круги, щеки изрезаны глубокими морщинами, передних зубов нет. Абдулле уже за шестьдесят. У него есть сын, который производит впечатление сироты. Ему лет одиннадцать – двенадцать, руки и ноги его страшно грязны, он носит короткие до колен штаны и рубаху с продранными локтями. Но глаза его похожи на лотос, пронизанный светом, – огромные глаза на невинном личике. Давно не стриженные волосы вечно спутаны, на шее – грязь в несколько слоев. Он напоминал мне нежный цветок, тонущий в грязи нищеты и взывающий о помощи. Постояльцы называли его «маленький водонос», а отец звал его Гариб, что значит «бедняк». Странное имя! Я весь затрепетал, когда впервые услыхал его. Нищета – самый страшный из грехов этого мира, поэтому ни один отец не смеет дать своему ребенку имя Гариб. Но, может быть, Абдулла просто не желал обманывать себя и весь мир, называя своего сына «маленьким раджой», он просто хотел сказать правду?!
В отеле работал еще один водонос, по имени Юсуф. Ох и глуп был этот водонос! Его били каждый день, а он все равно, пока не обругаешь, за работу не принимается! Кроме того, он не брезговал чарасом[1] и женщин поставлял всем желающим. Дружил он с младшим официантом, человеком серьезным и сдержанным, очень исполнительным и молчаливым. Никто не слышал, чтобы он произнес что-нибудь, кроме обычного «джи хан».[2] И тон его и весь вид были настолько маслеными, что он был похож на комочек топленого масла. Его манера держаться и говорить была тоже льстивой и угодливой до такой степени, что каждому порядочному человеку становилось противно. Я никогда в жизни не встречал человека настолько изощренного в искусстве лести и угодничества! Он тоже поставляет женщин, но занимается исключительно англичанками и англо-индийскими девушками. Только изредка, в виде исключения, он оказывает услугу какой-нибудь индийской киноактрисе. Зовут его… Да как же его зовут? Совсем простое имя, и на тебе, – на уме вертится, а вспомнить не могу! Да, вспомнил! Заман-хан! Его зовут Заман-хан! Я для того пишу здесь его имя, что тебе, может быть, тоже когда-нибудь захочется побывать в «Фирдаусе», так ты не забывай – Заман-хан. Единственный грешник в раю – «Фирдаусе».
Описание нашего похожего на корабль отеля не будет полным, если я не упомяну об одном из постоянных его обитателей, о старике ирландце, который вот уже десять лет безвыездно живет в Гульмарге, в этом отеле. Бородатый, с головой, напоминающей голову Эйнштейна, с широким лбом, над которым вздымается копна непокорных волос, с еврейским рисунком губ и носа, с небольшой бородавкой у правой ноздри, которая подчеркивает проницательность всего его облика. Я никак не мог определить, какого цвета у него глаза: иногда они казались голубыми, как небесная синева, а иногда становились зеленоватыми, как вода в озерных глубинах.