- Ты, брось своими драными лозунгами к моей Нюше придираться, я не позволю манёвр её машины укорачивать, она хорошо в новой системе сидит, забывай солидарность трудящихся пролетарии, ваш танк давно с постамента соскочил, мы вас душить будем как в Освенциме, сократим количеством по задуманному,- ровно в семь раз уменьшим.
- Скажешь тоже, знаю, - фашизм ваше продолжение инквизиций, я хоть академий не кончал, но в жизнь смело въехал, солидарность моё племенное состояние, - как прожектор общества; хочу в упор всех разглядывать, и ты не помешаешь моим сахарным впечатлениям весь мир обнимать. Пеки оладушки с пудрой матушка, корми своего малогабаритного, ты - во! какая, а он тоще моей голодной собаки, хоть и умертвляет их сотнями.
Мухи что жили в носу Карпуши, зашевелились, забренчали, понесла к себе в дом со сто килограммами злости; разревелась, стала пирожки жирные жарить, взялась мужа худого раскармливать : - Нам Юрасик, их веранда самочувствие портить будет, наша Нюша с разгону, заехать во двор не сможет. Надо запретить этому оборванцу сарай свой ставить, пусть его Нюша в тюрьму упрячет. Я председателю сельрады заявление вручу, хватит нам голытьбу терпеть, я не для этого Нюшу свою по научному судачить учила. Всё, кончилось время мирное, - нам война выгодна. Так-то "барчук - Иван" знай, с кем связался, я тебя остановлю, у меня врагом номер один записан будешь.
Весну не остановить, тепло дышит вихрями солнечными, стелит нектары медовые, снова земля любовью ожившей покрывается. Каждое семя что упало, наружу выбирается, расцветает, корни зарываются роднёй бесчисленной в землю. Иван тоже стал траншею в суглинке рыть, скрежет его лопаты бабкино нутро скребёт, основательную опору тонким стенам задумал. Родичей на помощь позвал. Хлеб, сало, - чаем запили, и стали арматуру пилить, шум подняли страшнее атомного реактора. В Карпушиных нервах искры металлические влетают, припадок чуть не случился. Витя Череп принялся бабу Вику успокаивать, - дурой её назвал; гром скандала весь посёлок застелил, пошла бабуля, Юрасику своему жаловаться. Хоть и коротыш муженёк, а по черепу в лоб трубой въехал. Витю потому и Черепом прозвали, всякий удар в голову - железно выдерживает. Ему в Овидиополе землевладелец Сухой за многократную пьянку, кулаком в лоб дал, не упал Витя, удержался на ногах. Сухой, удар свой неудачный проверил, - пошатнулся только работник, снова устоял, крепко пьяница на земле стоит. Сухой, бутылку водки выставил, первый человек кто от его удара не падает, - крепкий Череп.
Иван тоже удивился выдержке черепковой головы, Вике и Юрасю сказал: - Мне блажь ваша не милее моего кабана, ему я вшиваю в рыло кольца усмирения из стальной проволоки. Пусть с визгом подрывает камни из настила в загоне, меня бессодержательные брюзжания не трогают, не хочу жить с подвохом в наступающий день. Роите отсюда, пока у меня настроение примирительное. Родичи Коля Ташев и Витя Касап спокойно работают, они безразличны к чужим капризам, а Рома Скат дрожит, существенно испугался милицейской угрозы, его не раз в ментуре избивали. Уходить собрался:
- Ты Иван, прежде чем звать на помощь, разберись в отношениях с соседкой, - сердито пропел Роман, - а то от таких взысканий у меня самомнение ухудшается, хочется напиться и поспать. Когда восстановишь перемирие, тогда и позовёшь!
- Ладно, - решил Иван, - каркас свай забетонировали, идём выходку гневную крепким чаем промывать.
Чай горячий язык распаривает, усталость мышц гладит, один другого перебивают словами друзья-родичи, как вдруг на улице турбинка загудела, отрезной круг арматуру пилит.
- Сидите тут. Я сам посмотрю - забеспокоился Иван, - проведаю писк улицы.
Видит, умерщвитель собак и кошек - Юрась, колени в песок зарыл, слушает команды жены, её возмущение гудит заодно с малым режущим абразивом, - он каркас железный режет.
- Эй! Ого, вы чего это на моём участке гневом хлопочете, заканчиваете наглостью упражняться. - Крикнул возмущённо Иван.
- Тебе гад, что накануне продиктовано было: - Не нужна нам твоя китайская стена, она Нюшино самолюбие задевает. Один раз сказано, - брысь наглец из глаз! Мы на тебя всю Нюшину Академию судебную натравим, сгноим в тюрьме.
Иван от усталости соображал натянуто, но на каркасы спиленные смотрел оскорблённым. Обнял прутья и чуть ли не плачет от обиды за труд потерянный. Преградил Юрасю доступ к последнему уцелевшему каркасу, стержни - как родичей заслонил. ...И в глазах потемнело, - получил режущей машинкой по голове, спружинил заодно с прутьями и свалился в траншею.
- Я, сказала, что закопаю тебя - кричала фиолетовая дама, била каблуками, сыпала песок в голову, её Юрась щебнем закидывал наглеца, лопатой колотил по рёбрам. Иван ничуть ли, в гробу себя ощутил; песок лился в пазуху и глаза, скрежетал щебень в ушах. Он оставил свою усталость сырой траншее, встряхнулся от неожиданности, собрался порывом безысходности, встал, и ударом мести свалил палача кошек в щебень. Старая жена завизжала припадком озлобления, принялась ногтями царапать насильника, кричит: - Люди он мужика моего убивает, я на телефоне всё засниму, вещдоки собирать начну. Юрась, будь мужиком, раздроби быдле рожу.
Мужичёк подобрал отрезок арматуры, и въехал Ивану по лицу. Жена телефон скрыла, в гортань Ивана ногтями острыми впилась, - дружно семейка душит наглеца. Коля Ташев на шум вышел, сила у него неумеренная, чай допить помешали бесхоботные, разделил драчунов; у самого спокойствия - как в трёх слонах сразу: - Валите по домам кроты обиженные, а то я на вас голодных крыс натравлю, передразнивает он бабулю.
- Юрасик! - убивай! - кричит фиолетовая бабка, и властям звонит. - Решению давнишнему пора ход назначать: зовём милицию, скорую вызываем, наконец - то повод созрел, задуманное само пришло. Мне кума - следовательша Нинка Лайнина, давно всё расписала: тебя Юрасик на двадцать два дня в больницу уложить надо, мне нужной статьёй обзавестись надлежит. У моей Нюши - судья нашего Таировского района Галийс Тёпа - друг старый. Он всей Одессе известен, - её бывший..., до сих пор подарки дарит. Пусть в тюрьму самоуправца упрячет, оборванки - дочки по миру нехай идут. Наконец-то вздохнём взвешенно. Тёпа, всегда подстроит - что любишь.