Все ушли. Из глубины вышел Ч е п р а к о в. В кармане газета.
Ч е п р а к о в (сердит, мрачен). Кто это был?
И в а н. Не тревожьтесь, ушли… Бандиты какие-то.
Ч е п р а к о в. Ты тоже уйди. Снаружи стой.
И в а н ушел. Чепраков садится, тупо разглядывает газету. Слабо слышится гармошка Ивана.
(Тихо, властно зовет.) Лизавета!
Входит Л и з а. В пальто, в руке шаль. Молчит. Внезапно подходит к Чепракову, порывисто прижалась к груди.
(Погладил Лизу по голове.) Хочешь, договорюсь, чтобы на трассу послали другого фельдшера вместо тебя?..
Л и з а. Добрый ты, Саша. Поеду. Собираться пойду.
Ч е п р а к о в. Быстро решаешь, а глупо.
Л и з а. Умно, умно, Сашенька! Время, значит, к тому подошло… С газеткой расстаться не можешь? Сильно заело?
Ч е п р а к о в. Не тема. Не имеет значения.
Л и з а. Врешь! Сколько лет ты на Каме пробыл? Хоть бы медаль для смеху дали… Будто и не было тебя там.
Ч е п р а к о в (жестко). Я, Лиза, себе цену знаю. В армии меня орденами не обходили. А в гидростроительстве я человек не ценный. Ну, идем назад! Скидывай пальто. Чаю вскипятим.
Л и з а. Добрый ты, Саша! Ударь лучше — стерплю. Только чужих ты не бьешь. Полгода я тебе постель стелила, не жалею… Может, еще сама прибегу, не знаю, но хватит. Замуж за тебя не пойду, и, как шлюха, бегать тоже мочи нет.
Ч е п р а к о в. Молвы опасаешься?
Л и з а. Ничего не боюсь! Что мое — не отдам. По совести ли, без совести — у любой отберу. О собственной семье думаю. А ты не мой. Я для тебя так… Есть — хорошо, нету — тоже хорошо. Не мой! Другой раз смотрю на тебя и думаю: бабник ты или нет? Вроде нет… А как сегодня на этом замечательном собрании с награждением смотрел на девку эту московскую, так подошла бы — и по щекам отхлестала!
Входят К а м и л, Л е н а. За ними, как тень, И в а н с ружьем.
Л е н а. Разрешите нам позвонить?
Ч е п р а к о в (искоса оглядев ее, не ответив, направляется в глубину. Лизе). Дождись. Провожу. (Ушел к себе.)
Спокойно накинув шаль, Л и з а выходит неторопливо.
Л е н а. Как думаете, Камил, разрешил нам этот человек позвонить или не разрешил?
И в а н (издали). Разрешил.
Рассмеявшись, Лена набирает номер. Возвращается Ч е п р а к о в в папахе и быстро, мрачно уходит.
Л е н а (в трубку). Будьте добры: рейс ноль ноль восемнадцать? (Кладет трубку.) Все то же! Позовите отца, Камил. С кем он там?
К а м и л (мягко, почтительно зовет). Николай Николаевич! И осторожней, там арматура, балки, чудовищная неразбериха!
Входит А б р о с и м о в. С ним С и н и ц ы н.
А б р о с и м о в (отдышался). Темень и первозданный хаос… Правда, в начальной стадии некоторый хаос неизбежен. Это, Камил Сабирович, в общем, кажущаяся неразбериха.
К а м и л. А вы Камилом зовите. Сабирович — трудно.
А б р о с и м о в. Если жаждете, голубчик, работать со мной, оставайтесь-ка по отчеству, ибо мы множество раз поссоримся!
К а м и л (мягко, убежденно, с обескураживающей искренностью). И помиримся! Работать с вами для меня перспективно.
А б р о с и м о в. А, вот как… Ну, к делу! Что самолет?
Л е н а. Пока нет сведений.
А б р о с и м о в. Итак, Круглов торчит где-то из-за погоды… (Лене.) Вот человек, жаждущий с тобой познакомиться.
С и н и ц ы н. Очень хотел бы… Синицын, Олег Петрович.
А б р о с и м о в. У человека зверски интересная специальность.
С и н и ц ы н (смущен). Зачем же преувеличение! (Лене.) Нас, то есть людей моей специальности, зовут мошкодавами. Я — энтомолог. Дело это плохо освоено, а люди страдают от гнуса, поэтому презирают нас и зовут иронически мошкодавами… Со временем они будут нам благодарны.
А б р о с и м о в. Звони еще! И настойчивей! Надо выяснить!.. Предупреждаю, Олег Петрович: у дочери детдомовский характер.
С и н и ц ы н. Это как понимать?
А б р о с и м о в. Пошел в армию, а девочку в детдом отдал. Матери у нее нет. Короче, успела кое-что повидать! Даже от мужа недавно сбежать успела. Наивности в ней не ищите.
Синицын смеется. Вернулся Ч е п р а к о в. Сухо раскланивается с Абросимовым и уходит к себе.
Л е н а. Это кто?