Ч е п р а к о в. Никогда я не боялся дать человеку тяжелую работу, профессор. Боялся обидеть его. Подорвать в нем веру в людей — вот этого боялся! (Повернулся на лавке. Еще раз повернулся. Затих.) Мы, когда комсомольцами были, писали на лозунгах замечательные слова Антона Макаренко…
Х а б а р о в. Какие ж, позвольте узнать?
Ч е п р а к о в. Чтобы воспитать мужественного человека, надо его поставить в условия, в которых он может проявить мужество.
Х а б а р о в. То есть в условия, в которых он, простите, может загнуться?
Ч е п р а к о в. Все может быть. (Встал, напился из бачка, снова лег, натянул тулуп.) Вы человек, видать, городской, тайгу знаете но журнальным статьям… А в наш век кибернетики, спутников Земли, в наш атомный век, профессор, все еще существуют наледи, вечная мерзлота, гнилые топи, морозы, пурги, неезженая тайга. Передовым отрядам всегда было трудно и долго еще будет трудно. У нас тут не детский сад.
Х а б а р о в. Ну, знаете! Сейчас не время Магнитки. Не время революции, уважаемый, когда нам картошки не хватало.
Ч е п р а к о в. Время другое, да. По трассе у нас китайские яблоки в ларьках продают. Сало свиное не берут, залеживается. Рис им надоел. А картошку самолетами сюда возим. Вы, профессор, раздражены, а я хотел бы еще минуту вздремнуть.
Х а б а р о в. Извините. Я смотрю на вещи реалистически.
Ч е п р а к о в. Подумайте о цене времени. Революция имеет свои продолжения. Нам сказали: построить быстрей. Каприз? Нет. Битва идет. Понимаю ваше родительское сердце, но битва идет, и ваш сын в ней уже участвует. Пожелайте ему стать хорошим бойцом, и он будет счастливым человеком.
Молчат. Пришел П а т л а й. Похлопал рукой об руку.
П а т л а й. Спишь или притворяешься? Степаныч! Пора!
Ч е п р а к о в (лежит неподвижно). На втором участке хлеб сырой выпекают. Разберись, а то я с тобой разбираться начну. (Сел, помотал головой.) Температура у меня.
Вбежал Т о л я. Бросается к печке.
Т о л я. Ух и тепляшечка у вас! Разрешите погреться?
П а т л а й. Куда?
Т о л я. На девятый. Документацию получили, а разобраться не могут. Я тут у вас бензинчику подлил… У-у! Хорошо!
В глубине — Л е н а. Дошка. Мужская шапка.
П а т л а й. Папаша послали?
Л е н а. Да.
П а т л а й. Пунктуальнейший человек! До свиданьица, дескать, а плохо не поминайте. У вас уж билеты взяты?
Л е н а. Взяты. Толя, поторопись! (Ушла.)
Т о л я. Ох и тепляшечка… Прощевайте!
Х а б а р о в. Извините, «тепляшечка» от слова «тепло»?
Т о л я. Так точно!
Х а б а р о в. И вы не боитесь застрять в дороге?
Т о л я. Боимся, а что делать? Две ведущих и лопатка с собой. Мы теперь трассовцы! Такой народ! Не то видели. О нас еще услышит страна! (Ушел, натягивая рукавицы.)
П а т л а й. Крайком не отпускал, Москва не отпускала — добился! Мне, Сашка, жаль, что они уезжают!
Чепраков молчит. Одевается. Долго, тщательно, мрачно: на рубаху ситцевую — свитер, на свитер — ватник, после шарф, полушубок. Тем временем пришел М а м е д. И — К а м и л. Приветлив, сдержан. Всем пожал руку, даже Хабарову.
М а м е д. Тракторы греют. Бригады завтракают.
К а м и л. Оперативная группа сосредоточена в селе Кирики.
Ч е п р а к о в. Вертолетом их кинем. Побережем ваших людей.
К а м и л. Спасибо. Я тоже прилечу. Замечание по телефону не понял. Рабочих в Кириках ночью принять было негде.
Ч е п р а к о в. Отдел кадров я наказал. Вас пожурил слегка. А только вам следовало выйти к людям.
К а м и л (улыбнулся). Лично представиться?
Ч е п р а к о в. Вышли б, костер развели, песню спели.
К а м и л. Песню? У меня нет вашего армейского опыта.
Ч е п р а к о в. Иронию при себе храните, Камил Сабирович. Живем в трудных полевых условиях. Некуда принять — сидите на снегу, рядом. Трудно должно быть одинаково всем. И люди должны это видеть.
К а м и л. Увы, это не по моей епархии. Увы, не согласен.
Ч е п р а к о в (мрачнея). Ну, так облай, накричи.
К а м и л. А зачем?
Ч е п р а к о в нахлобучил шапку, ушел с П а т л а е м.
(Застегивает пальто, Мамеду.) Простои механизмов документами не оформляете. Поберегитесь, душа моя. Пришлю комиссию.