В о з н е с е н с к и й (оглядывая сцену). Там новый театр открыли?
О к у н е в. Я видел один спектакль. Играла одна актриса. Ольгу Берггольц. Зал плачет. Там Берггольц в одном месте говорит: «Как мы мечтали, как мы мечтали, как мы будем жить после войны». Я заплакал. Прекрасно. Вспомни, как Беатрису играла. Со сломанной ногой. Больно. Но как! Февраль шестьдесят девятого. Зал стонет. Хромала. Плевать ей на это было — теперь хочет всем нравиться. И непременно тете Мане в восемнадцатом ряду, и чтобы всеобщий успех.
Входит Ч и м е н д я е в, останавливается, смущенный.
Ч и м е н д я е в. Я н е к у п и л. Я передумал.
В о з н е с е н с к и й (строго). Садитесь. Анна, сядь сюда.
Чудакова присела. Чимендяев садится.
(Оглядывая площадку.) А для кого ей играть? Для элиты?
О к у н е в (сел, наблюдает за Вознесенским). Эта элита — полюс обывательницы Мани. Ей — веселенькое, той — что угодно, лишь бы ахнуть от остроты. Смысл, жизнь, содержание — не существенны. Укол булавки и укус комара — тоже остро, больно, но боль сразу проходит.
В о з н е с е н с к и й (словно не слыша, ушел в глубину, несет пуфик, ставит). Извини, Аннушка, пересядь. (Уходит.)
Чудакова пересела, Окунев встает, следит внимательно.
Ч у д а к о в а. Письмо! (Встает в страхе.) Кристина! Видишь? Там. В ящике для писем. От Крогстада. Теперь Торвальд узнает все. Я подделала подпись. Хочу просить лишь об одном, Кристина. Если б со мной случилось что-нибудь, что помешало быть здесь… Так если б кто вздумал взять вину на себя, понимаешь? Ты засвидетельствуешь, я не рехнулась. В полном разуме. Я одна все сделала. Помни!
В о з н е с е н с к и й (из тени). Нора!
Ч у д а к о в а (в страхе). А? Что такое?
В о з н е с е н с к и й (идет к ней). Ты примеряешь, что ли?
Ч у д а к о в а. Да-да. Ах, я буду такая хорошенькая, Торвальд! Нам нет спасенья, Кристина! Письмо в ящике. Иди.
В о з н е с е н с к и й. Милая, ты измучена. Зарепетировалась?
Ч у д а к о в а. Совсем еще не репетировала.
В о з н е с е н с к и й. Однако это необходимо…
Ч у д а к о в а. Совершенно необходимо. Я все забыла! Займись со мной. Обещаешь? Ах, я боюсь. Такое большое общество. Пожертвуй вечер. Чтобы ни одного дела. Так ведь, милый?
В о з н е с е н с к и й. Обещаю. Гм! Только взгляну, нет ли писем.
Ч у д а к о в а. Нет, не надо. Прошу тебя! Там ничего нет. (Бежит к пианино, играет тарантеллу и останавливает его.) Я не могу плясать завтра, если не прорепетирую с тобой. Страшно. Давай репетировать сейчас же. Время еще есть. Играй, милый. Показывай, учи меня, как всегда!
В о з н е с е н с к и й. Раз ты желаешь. (Садится за пианино.)
Ч у д а к о в а (выхватывает из корзинки тамбурин и шарф, наскоро драпируется, кричит). Играй же! Я танцую!
В о з н е с е н с к и й (играет). Медленнее, медленнее…
Ч у д а к о в а (пляшет). Не могу иначе.
В о з н е с е н с к и й. Не так бурно, милая Нора! Ты пляшешь, будто дело идет о жизни.
Ч у д а к о в а. Так и есть! (Останавливается, смеясь.) Учи меня. Ни сегодня, ни завтра чтобы и мысли не было, только обо мне. И писем не вскрывать сегодня. Не открывать ящик!
В о з н е с е н с к и й. А! Все боишься того человека!
Ч у д а к о в а. Да-да. И это тоже.
В о з н е с е н с к и й. Нора, вижу по тебе, там письмо от него.
Ч у д а к о в а. Не знаю, кажется. Но не смей читать ничего такого. Не надо неприятностей, пока все не будет кончено. Вот он, твой жаворонок! (Бросается к нему, раскрыв объятия.) Вот он! (Стоит прижавшись.)
В о з н е с е н с к и й (держит ее). Ругать нельзя: идет работа.
Поглядев на Вознесенского, Ч у д а к о в а идет за кулисы.
(Следит за ней, тепло улыбается. Потом — сухо, громко.) Войдите! Присядьте.
Она входит. Платочек на плечах. И не садится.
Кто автор анонимки? Кто? Вы Холзунова вором считаете?
Ч у д а к о в а. Красивые жесты за счет государства. Не свое, общее, так принято. Хрусталь! Ну и подарки крупные. Я список дам.