Окунев опускается на пол, молчит.
Не огорчайся. Думаешь, хороший директор? Убийца! Одно достоинство за ним признаю: не разносил негативной информации. А в остальном… Такой же, как все. Беспомощный. Однажды попросил водочки купить, не купил. Вот был у меня директор в семидесятом. Дашь ему червонец, сразу достает из сейфа бутылку «Столичной». Не жалей о нем. Убийца. Ходит, судит нас молча и приговаривает к повешенью.
О к у н е в. Покажу завтра. Не ладится что-то. Регулятор в нашей жизни ничего не изменит, Олег. Это ведь только техника.
В о з н е с е н с к и й. На Пахру регулятор привезешь! (Уходит.)
О к у н е в (в микрофон). Дай-ка еще номер семнадцатый.
Возник калейдоскоп. Входит Ч и м е н д я е в. Растерян.
Ч и м е н д я е в (садится в кресло). Рад, что вы на месте. Как всегда, работаете. Все утро провел в автоинспекции, ничего не делаю. Погода чудесная, тепло пришло. Разговоры, будто заклинило руль, не подтверждаются. Движение там одностороннее, дорогу никто не перебегал. Все сходится!
Калейдоскоп угас. Окунев смотрит на чистое полотно.
Все думаю, думаю. Ночью опять думал о «Хрустальном заводе». Когда это все надвинулось и случилось, взяли под арест, Палютина, конечно, сразу почувствовала себя гордой. Очистилась. Когда-нибудь поставят памятник как герою из гущи заводской жизни. Она была грешной. Во многих смыслах. Но ни на одном человеке нельзя ставить окончательную печать. Нельзя. Ради единственной этой мысли, сказал однажды Вознесенский, необходимо показывать пьесу Певцова.
О к у н е в. В фойе народ сходится. Слышите?
Ч и м е н д я е в. Ему не хватило недели, может, дня не хватило, чтобы поверить в Палютину, в ее невообразимую боль за отечество. Он не знал этих людей и поэтому не верил им. Мучился, страдал, но в Одессе скорее всего или в последний момент во Внукове подошел к решению, до конца еще не обдумал, но хотел мне об этом сказать сегодня же и торопился. Не понимаете, потому что не были в автоинспекции.
О к у н е в (тихо). Вы видели его?
Ч и м е н д я е в. Никто не видел! В машине уже не было никого. И машину не видел, не ведаю, кто сидел в ней, и знать не хочу. Я видел схему движения на бланке инспекции. Вы полагаете, отказал руль или мотор, но отказало сердце. Я не строил турбины, ракеты, промышленные корпуса, однако, и жилые дома строил. Не соглашусь, что существует труд, который берет от человека хоть капельку больше. Говорю я о театре. Да, репетиции начинаются в одиннадцать, но спать-то ложатся глубокой ночью и не спят, не спят, не могут уснуть. А гудок каждый час, каждый день, каждый миг. Нет покоя. Тот, кто не получает работы, страдает и умирает. Где еще человек умирает оттого, что ему мало работы?
О к у н е в. Он сам это сделал, не обманывайте себя.
Ч и м е н д я е в. Как вам не стыдно? Пойдите разнесите мысль! Найдутся охотники поверить, и посплетничать, и разрушить наше искусство. Скепсис — наш враг номер один, ирония — наш враг номер два. Он ехал к городу. Я видел схему. Это неоспоримый вывод. Верно, сначала на Пахру, но возле Окружной дороги развернулся, разворот только там, ближе нет, и три километра, ровно три, он ехал назад, к центру. Зачем, скажите, назад? Чтобы гробануть себя? Не глупите. Он ехал в театр. Я точнее скажу. Он ехал ко мне и торопился, чтобы уговорить еще месяц-два подождать, а я и без того готов был ждать, я не могу уйти. Он чувствовал. Он ехал в театр. Он возвращался. Он ехал ко мне.
Входит Ч у д а к о в а, садится с краю. Молчат.
Ч у д а к о в а. Нужно встретить людей. Пришли друзья театра. Вы директор. Нужно встречать.
Чимендяев молчит. О к у н е в уходит.
Ч и м е н д я е в. Когда вернулся из автоинспекции и подходил к этому знаменитому парадному входу, чувствовал себя удовлетворительно, но когда открыл дверь, тело оцепенело и тогда же мелькнула мысль: он любил розыгрыши. (Молчит.) Я туда не пойду. В конце концов, это же театр, тут все может быть. Подожду.
Ч у д а к о в а. Он не стал бы разыгрывать наполовину. Если уж розыгрыш… Он появится, когда вы выйдете и объявите друзьям театра, что его уже нет. Это и будет розыгрыш.
Ч и м е н д я е в. Подожду здесь.
Ч у д а к о в а спокойно уходит. Чимендяев смотрит в зал, ждет.
В з а л е з а ж и г а е т с я с в е т.
1984