Он поглядел на мужика, давшего ему кров.
– Верю, верю. Ложись, рубака. Жена постелила.
Рассвет застал его у ворот в Брей. Пришлось долго втолковывать стражам, что страшилище на веревке совсем не опасное, и ест по большей части морковку и рыбу, и вообще – говорить умеет.
– Так уж и говорить?
– Ну-ка, Сальван.
– Торад. Друг. Суп. Морковочка!
– Ну? Слышал? Говорит складнее, чем ты.
– Ишь, умник, – буркнул страж, – ладно, заходите. Только держи урода поближе к себе, не пугай народ. О, может, церковников кликнуть?
– Не надо, – отмахнулся Торад, – был в часовне неделю назад. Сальван не боится молитв, воскурений и холодного железа. Только солнца.
Об этой невидали следовало бы рассказать Верховному Прелату, но писать письмо без Такки он не собирался. Урод отвечал лаской на добро, как какой-нибудь пес или кот, не пытался убежать или вцепиться в глотку. А ведь мог пару раз! Хорошо на слух воспринимал речь, понимал, когда ругали или хвалили. Но чуял и темных тварей, тянулся к ним! Странное, странное создание, место которому отнюдь не на очистительном костре или колу.
Торад пошел прямо в Клоаку и какое-то время бестолково плутал по смердящим коридорам. Чудом выбрался на лестницу и спустился на нужный ярус.
– Ошалел?! – гаркнул из-за стены охранник, когда Торад надавал крысе по морде перевернутым плашмя клинком. – Болта в брюхо захотел, сукин сын?!
– Держи на цепи свою бабу! – рявкнул в ответ мечник. Он не на шутку испугался, когда из темноты на него ринулась отвратительно пищащая туша, и едва успел отвесить ей пару ударов. – Меня Торад звать, я спутник Такки.
– Кого?
– Девки, которая глиф носит. Видал такую?
– Хм… видал. Лады, заходи.
Зазвенели цепи, опустилась лестница.
– А это что за хреновина с тобой?
– Сам ты хреновина. Это Сальван.
Ему не нравились узкие коридоры, донимали вонь и звук постоянно капающей воды. В таких условиях жить могли разве что крысы. Тем не менее, Торад знал, что в Клоаке обретается куча нечистого на руку народа, более того, отсюда руководит воровским королевством самопровозглашенный принц Миклош. Не хотелось думать, что связывало его и Такки… тем более, она частенько и не без удовольствия наведывалась сюда.
Ревнивым его тяжело было назвать, по крайне мере, не хватался за клинок всякий раз, когда кто-нибудь пытался охмурить спутницу. Но именно Миклош вызывал желание пролить кровь, как в глупой любовной песне.
– Морковочка!
– Верно, дружище, не о том думаю. Ну, ты когда-нибудь видел настоящего принца? Я видел. Говнюк был тот еще!
Их ждали. Это стало понятно по накрытому столу, яркому свету в зале и куче вооруженного народа, стоявшего вдоль стен. Не такого приема ждал Торад, но, тем не менее, отвесил поклон однорукому мужчине, восседавшему на липовом троне.
– Давно не виделись, – Миклош почесал заросший щетиной подбородок.
– Ради развлечения я бы сюда не полез, – ответил Торад.
– Понимаю. К столу?
– Охотно.
Мечник едал говядину и повкуснее, но не мог не отдать должное подземным поварам – они умели подбирать приправы и стряпать соусы. Хлеб оказался значительно хуже, но в Брейфорсте всегда пекли сквернейший хлеб во всем церковном протекторате.
Он взял яблоко и протянул сидящему на полу Сальвану.
– Не морковка, но тоже ничего.
Тот с довольным мычанием принялся уплетать угощение.
– Почему он не открывает лица? – спросил принц.
– Боится света. Мы забрали его из подземного города, да так никуда и не пристроили. Вот я и таскаю за собой.
– Такки рассказывала, как вы спускались под землю…
– Давно она уехала? Я, признаться, надеялся застать ее в Клоаке, тем более мой спутник изрядно пофыркивал и рвался вниз, будто чуял глиф.
– Такки мертва.
Внезапно нежнейший чесночно-сметанный соус обрел вкус тухлой крови.
Миклош встал с трона и заходил по комнате. Вид у него был мрачный, подавленный.
– У тебя много вопросов, Торад, по глазам вижу. Уйми на мгновение душевную боль и дай рассказать, что стряслось.
Чуть позже они уже спешили вниз, в темноту. Было их больше тридцати человек, и от бряцанья доспехов и оружия в коридорах стоял жуткий звон.
– Так музыкант уцелел? – спросил мечник. На душе у него скребли кошки, хотелось сесть, обхватить голову руками и придаваться горестным размышлениям. Но ни слезами, ни самобичеванием девушку не вернуть. Он мог лишь попытаться забрать глиф, как и надлежало спутнику носителя. – Помню этого дурня, увалень редкостный!