Окружающие говорили на русском, это я уже успел осознать, хоть и понимать их было сложно. В моем мире глобализации и смешения культур все уже давно говорили на унилингва, искусственном языке, созданном нейросетевыми чат-ботами. Естественно, никуда не делись и родные языки, но звучало все-таки крайне непривычно! Не было привычных родной речи слов вроде «краш», «флексить», «хайп», «кринж», «фраззлетик» и многих других, отчего разговор местных казался каким-то… Книжным? Старинным? Я такое слышал только в старых фильмах, поэтому сейчас старательно вспоминал значения некоторых слов.
Окружение выглядело старомодным и небогатым. Причем суть именно в заметной изношенности, а не в моем внезапно проснувшемся снобском чувстве стиля. Деревянная мебель, лак с которой частично отвалился, в серванте можно было увидеть покрытые пылью хрустальные стаканы и даже диковинного вида рог, на столе весьма уютно смотрелась скатерть с аляповато нарисованными фруктами и следами от давних пятен. Пол покрыт краской, но давно протерся во многих местах, лишь выцветший ковер с жутковатым узором защищал краску по центру комнаты. Из необычного в обстановке разве что странноватые на вид бра, напоминающие стеклянные пузыри в узоре из ветвей.
Меня же уложили в явно не новую кровать со стенками и частой решеткой, прям своего рода тюрьма. Как-то неуютно быть ребенком, знаете ли!
Отцом моим оказался высокий, крепкий на вид усатый мужик с накачанными руками, вот только прихрамывал сильно, отчего грозный образ несколько смазывался. Неплохо было бы заполучить такую комплекцию в зрелом возрасте! Отцовской любовью от усача не веяло, он поглядывал на меня оценивающе, будто пытался понять, чего ждать от отпрыска. Все те пару раз, что он попался на глаза в первый день, он был облачен в кузнечный фартук. На руки брать и вовсе не пытался, боялся силу не сдержать?
А еще обнаружилась девочка. Не силен в определении возраста, но ей, кажется, лет пять. Девчонка носила платье с вышивкой в виде морды кошки, на мой взгляд — фабричной, а это означало, что я не в такой уж и древности… Но вопрос спорный, поскольку в доме не было даже люстры, что как бы намекало на отсутствие электричества, однако существовали тускло светящиеся бра… Непонятно.
Куда важнее было и дальше разглядывать девчушку, поскольку обнаружилась и другая интересная деталь: черные волосы девочки были усеяны ярко выделяющимися алыми прядями, и кто им вообще позволил такой малютке волосы красить? Вредно же!
Понятное дело, что на сестру я смотрел особенно пристально, но надежда умерла быстро. Это не Ленка. Девочка поглядывала на меня со смесью любопытства и опаски, словно оценивающий неожиданного гостя зверек, но стоило матери вернуться, как девочка тотчас скрылась где-то в глубине дома.
Матушка пришла, чтобы покормить грудью, но меня это нисколько не взволновало, поскольку беспокоило лишь чувство голода и боязнь все забыть. Я лихорадочно твердил про себя все, что только мог, боясь потерять прежнюю личность, но разговоры все равно лучше было послушать.
— Проводил, — грубоватым басом отозвался отец. — Как он?
— Все хорошо, — озадаченно прощебетала матушка. — Но ты слышал?
— Слышал, слышал, — передразнил ее мужик. — Я тоже поздно раскрылся. Да и много она понимает?
— У Семеновны семеро деток, она всех определяла сразу. Глаз наметан поди! — с укором начала маменька, продолжая процедуру кормления.
Отец лишь недовольно крякнул, после чего присел на стул, который я сразу и не увидел, и тот жалобно скрипнул под весом мужика. Зашелестела бумага, вроде бы газета? Но я не мог ничего рассмотреть.
— О. В апреле граф приедет. Ждать недолго, мать! А то ты уж расстроилась поди.
— Дай-то Император, чтоб все ладно прошло. Но сам граф? Аль случилось что?
— Погоди языком молоть.
— Давненько такого не было, Ванечка…
— Да тьфу, сколько можно талдычить? — «Ванечка» ударил по столу, и мать замолчала. — Я же читаю. Ишь че, бесовое отродье, опять черти где-то лезут. Слышь, мать? Вот и ответ.