– с горечью отмечал генерал-лейтенант Евгений Доставалов, старый боевой офицер с безупречной репутацией. С августа 1919 г. по ноябрь 1920 г. он возглавлял штаб 1-го армейского корпуса; в начале 1923 г. вернулся в Россию, написал воспоминания, которые не были опубликованы; в 1938 г. был расстрелян.
«Нам казалось, что мы страшно сильные и кому-то внушаем бесконечное уважение. Откровенно говоря, мы забывали, что “нельзя унести отечество на подошвах своих ног”»,
– не без сарказма вспоминал о первых месяцах эмиграции белогвардейский журналист Ветлугин[106].
Конечно, кому-то удавалось найти место в новой жизни, причем по своей профессии. Но для многих сесть за баранку такси уже почиталось за счастье. Большинство соглашалось на любую работу – землекопа или грузчика, подсобника на каком-либо строительстве или сельского батрака, получая за труд в лучшем случае половину обычной платы. Повседневные заботы о хлебе насущном отвлекали, но не заглушали чувство душевной неустроенности – не менее болезненной, чем материальной. Даже у тех, чье настоящее было более-менее обеспечено, прорывалось страстное желание променять Елисейские поля на любой уголок покинутой родины.
«В Россию страшно как тянет»,
– писал в 1924 году сестре в Москву Сергей Эфрон, бывший подпоручик героической Марковской дивизии. Он учится в Праге на философском факультете знаменитого Карлова университета, получает стипендию, редактирует эмигрантский журнал, но во всём этом не видит опоры.
«Разрываюсь между университетом и необходимостью заработка. Возможно, придется ради заработка перебраться в Париж и бросить свой докторский экзамен. Меня это не очень огорчает, ибо буду ли я доктором или не-доктором – не всё ли равно? Но знай я это раньше, иначе бы построил свою жизнь».[107]
Его дочери запомнилась пронзительная фраза:
«Нас, русских, здесь слишком много…»[108]
Ни в одной другой стране не было столько студентов из России, как в Чехословакии. Говоря языком цифр, каждый третий эмигрант посещал лекции и сдавал экзамены в каком-либо высшем учебном заведении Праги, Братиславы, Брно или Пршибрама. Чехословацкий Красный Крест, организовав перепись в декабре 1923 года, насчитал 3469 русских студентов: 85,5 % – мужчины, 79 % учатся в Праге. Более 65 % – старше 25 лет, то есть обычного студенческого возраста. Две войны подряд не позволили им получить высшее образование на родине. 95 % живут на пособия от правительства и лишь 5 % имеют возможность приработка.
Чешские власти предоставили им общежития и выделяли на поддержку около двух миллионов крон в месяц. На государственном обеспечении находились и несколько десятков профессоров-эмигрантов. Их небольшую, но представительную ученую корпорацию в Праге, собравшую лучшие умы из университетов Санкт-Петербурга, Москвы и Киева, прозвали «Русским Оксфордом». Однако, как отмечалось во внутренней аналитической записке Земгора, чехословацкое правительство следовало не только гуманитарной точке зрения:
«Оно имеет в виду и определенные политические перспективы – на тот момент, когда в восстановленной России примут участие некоторые группы антибольшевистской эмиграции. Поэтому решило помогать определенным группам, могущим впоследствии выполнять задачу связи будущей России с чешской культурой и промышленностью. Такими группами избрали учащихся детей и молодежь, профессоров и ученых».[109]
По правде говоря, эта туманная надежда на будущую Россию происходила из самой эмигрантской среды. В октябре 1921 года в Праге делегаты 26 студенческих союзов учредили Объединение русских эмигрантских студенческих организаций. Главной целью ОРЭСО было провозглашено «возвращение всего русского эмигрантского студенчества в условия нормальной культурной жизни».
«Политической деятельностью ни союзы, ни правление Объединения не занимаются, и единственным пунктом устава, имеющим политический характер, является непризнание советской власти. Глубоко веря в близкое возрождение своей покинутой родины, русское эмигрантское студенчество стремится использовать время пребывания за границей для того, чтобы вернуться домой подготовленным к предстоящей тяжелой и обширной работе по восстановлению России».[110]
Спустя год в ОРЭСО входили уже 33 союза – от Норвегии до Египта и Бразилии – с общей численностью около 12 000 человек. Чехословакию представляли Союз русских студентов и Русский студенческий союз. По сути своей работы они различались столь же мало, сколько по названиям. Хотя идейная граница между ними была: в первом задавали тон бывшие офицеры, члены второго считали себя демократической частью студенчества и в запале называли оппонентов «врангелевским филиалом». Но оба, несмотря на разногласия, оставались в ОРЭСО и участвовали во втором пражском съезде в ноябре 1922 года.
106
А.Ветлугин (настоящее имя Владимир Рындзюн) благодаря случаю уехал в США, остался в Америке и сумел сделать успешную карьеру журнального редактора, киносценариста и продюсера. Цитируется его предисловие к книге «Последыши», изданной в Берлине в 1922 г.
108
Эта фраза в воспоминаниях Ариадны Эфрон включена в текст отцовского письма, процитированного выше, однако в оригинале документа ее нет.
109
С.П.Постников. Русские в Праге 1918–1928 гг. Прага, 1928; Студенческая жизнь. Перепись 5 декабря 1923 г. // «Студенческие годы» (Прага). 1924. № 4; Записка о положении белоэмигрантов в Чехословакии. ГАРФ. Ф. Р5809, оп. 1, д. 83.