И Вицек улыбается этому будущему, к которому его приближает каждый день, и каждая забастовка, в которой он участвует, и каждая первомайская демонстрация, и каждое собрание в профессиональном союзе.
Он улыбается суровой улыбкой взрослого человека, человека, познавшего нужду, тяжелый труд, борьбу за жизнь, человека, который не даст сломить себя в самой жестокой борьбе.
— Броновичане едут! Свадьба!
Вицек глядел сверху, со стройки, на переливавшиеся всеми цветами радуги повозки, на развевавшиеся ленты, узорчатые платки, и все это с вышины казалось ему маленьким, словно подвижной пучок цветов, брошенных на мостовую.
Вицек прислушивался к знакомой — ах, какой знакомой! — мелодии, перегнувшись через стену третьего этажа.
Но песня эта не пробудила тоски в его сердце.
Здесь было его место — в стремительном грохоте города.
Здесь он строил — из красного кирпича, из белой извести.
Отсюда был он — из великой семьи трудящихся людей, городских рабочих, которых объединяла общая доля, общий труд и общая борьба.
Проехали!
Вицек взял в руку кельню. Ровнехонько клал ряд за рядом кирпич и весело посвистывал.
Стена росла.
Это он, Вицек, и его товарищи воздвигали своим трудом огромное здание, быстро выраставшее над крышами других домов.
В каждом кирпиче, в каждой щепотке извести был его труд.
Он строил. Все выше возносилось здание.
1940
