— Смотри. Сидит и не краснеет. Будто его не касается. Вот дубина.
— Да. Этого не прошибешь. Старый консерватор. А Грудинин-то наш, Грудинин! Гляди-ка, к дочкам начальника управления кадров подсел, бисером рассыпается.
— Да. Этот далеко пойдет.
— Уже пошел.
— Куда?
— В адъюнктуру рапорт подал.
Сергей улыбнулся.
— Жук ползет обогащать капусту. Пойдем покурим.
— Идем!
Они вышли на балкон. Над парком висела полная, сверкающая чистым серебром луна. В купах деревьев качались белые шары-плафоны. По синей чаше озера легко скользили лодки. Брызги воды из-под весел взлетали серебром. Где-то за озером играл оркестр. Десятки ног лихо вымолачивали краковяк.
— Тебя куда назначили? — закурив папиросу, спросил Сергей у Алексея.
— В Ульяновск. На Волгу. А тебя?
— Меня еще не вызывали. Куда-нибудь пошлют. Мне все равно.
— Почему? Ты же хотел в Забайкалье?
— Была причина, — вздохнул Сергей, — но теперь ее нет.
— Какая?
— Девчонка там у меня служила. Хотел поехать к ней, но…
— Уволилась?
— Если бы…
— Вышла замуж?
Сергей с шумом выпустил дым, зло придавил о перила горящую папиросу.
— Погибла… Под Харбином.
— Что же ты молчал?
— А что говорить? Разве поможешь?
— Да, — вздохнул Алексей. — Война, война… чтоб ты не повторилась. — Рука его легла на плечо Сергея. — Да ты не переживай. Брось, Сережа, у всех было горе. Слышь?
Сергей молчал. Он смотрел на гуляющие по аллеям парочки и думал: «И она могла бы вот так… в белых туфельках, воздушном платье. И для нее играл бы оркестр…»
Кто-то тронул за пуговицу хлястика. Сергей оглянулся. Рядом стоял кавалерист-генерал. Глаза его сияли. Даже шрам на лбу стал меньше.
— Батенька! А я тебя обыскался, — обрадованно воскликнул он. — Если бы не ноги ваши, не нашел бы. Вы в кавалерии случайно не служили?
— Да, пришлось немного.
— Так и знал, — обрадовался генерал. — Такие прогнутые ноги только у кавалеристов. И осанка — грудь колесом, голова в зените. Вот так.
Генерал подпер спину кулаком, браво выпрямился и, стукнув себя в грудь, пробасил:
— Гвардии гусар! Ги-и, да-с… Однако же я отвлекся. Про коня-то я не рассказал. А с ним редчайшая история была…
Сергей хотел отделаться от навязчивого рассказчика с его историей, но тут же подумал: «А чего над стариком смеяться, зачем его избегать? Может быть, бой под Воронежем и нерассказанная история с конем были в жизни этого человека самыми значимыми, самыми неизгладимыми. А чем больше отдаляется время, тем сильнее желание вспомнить о легендарном прошлом. Да и сам-то я сколько раз ворошил былое!»
Сергей согласно кивнул головой и приготовился слушать седовласого генерала.
В воскресенье утром Ярцев приехал к своему старому знакомому по фронту полковнику Литвинову, жившему в каменном двухэтажном домике на Хорошевском шоссе.
На звонок вышла жена полковника Александра Васильевна — приземистая, располневшая женщина с толстой косой. Обрадованно улыбнулась, приветливо сказала:
— Проходите, пожалуйста. Лаврентьич дома.
— Спасибо.
Сергей шагнул через порог, шутливо щелкнул каблуками, взял под козырек.
— Представляюсь по поводу окончания академии!
— Очень рада. Поздравляю, Сереженька, молодчина!
— Шура! Кого это ты поздравляешь? — раздался из комнаты голос полковника.
— А ты выйди, сам увидишь.
Шлепая тапочками, в коридор вышел Владимир Лаврентьевич. Он был таким же бодрым, смуглолицым, чернобровым красавцем, как и год назад, когда Сергей заходил к нему в политуправление войск ПВО страны, где он работал начальником отделения информации. Только немного пробилась седина на висках да запали щеки. Одетый в широкую зеленую пижаму, он был похож сейчас на парубка гоголевских времен.
— A-а! Явился беглец. Проходи. Проходи, не стесняйся. Собак злых нет, и ковры не замараешь. Ни того, ни другого нема. Да ты что стоишь? Ждешь поздравления? Не будет. К шутам. Звание получил — не обмыли. И академический значок решил зажилить. Не выйдет.
Сергей достал из кармана завернутую в бумагу бутылку.
— Извиняюсь и исправляюсь.
— О, це дило! Как кажут у нас на Кировоградщине, сидай, куме, з бутылем побалакаем.
Он взял бутылку, потряс ею над головой.
— Шура! Сооруди-ка нам закусить.
— А что вам подать, Володя?
— Действуй по-украински. Что есть в печи, то на стол и мечи.
— Пива подать?
— А как же? И пиво, и воблочку… Я ж не тот кум, которого кума одним табаком угощала.
На столе появились графинчик в виде пингвина, три бутылки запотевшего в холодильнике пива, тарелки с колбасой, сыром, маринованной селедкой и плетеная корзинка с вяленой воблой.
Лаврентьевич взял одну из рыбин, смачно понюхал ее, покачал головой, крякнул:
— Ах, хороша! Люблю чертовку. В нашей деревне был дьяк. Так тот, бывало, всегда за голенищем тарань носил. Вытащит, о подметку постучит и: «Дай боже на завтра тоже».
— Володя! Опять ты с анекдотами. Угощай же.
— Ничего, обождет. Я его больше ждал.
Человек, который первый раз попал бы сюда в гости, мог обидеться на эти слова. Но Сергей знал, что полковник всегда шутит, что ему не так дорога выпивка, как веселая, пересыпанная анекдотами и украинскими поговорками беседа. Он мог пересказывать анекдоты часами, словно черпал их из бездонного сундука.
Вот и теперь он наполнил рюмки, заткнул пробкой рот пингвину и, откинувшись на спинку стула, сказал:
— А перед этим новый анекдот. Про попа. Нанял как-то батюшка в церковь звонаря. Но звонарь попал горький пьяница. Одну обедню на колокольне проспал, другую… Обозлился святой отец. Вызывает ослушника в алтарь и давай его отчитывать. Час ругает, другой. Устал звонарь, еле стоит. От жажды сухие губы облизывает. А на престоле у батюшки графин с водой. Чистая. Ключевая. Не выдержал звонарь. Один стакан налил, выпил, другой, третий. У попа глаза на лоб полезли. В ларец руку сунул и подает звонарю кусок колбасы. «Здорово зелье пьешь, раб божий. Меня на стакан обошел. На-кось вот, закуси».
Сергей поднял рюмку.
— Не будем уподобляться ни попу, ни звонарю, а просто выпьем по чарке, как на Руси повелось. За ваше здоровье, Владимир Лаврентьевич. И ваше, Александра Васильевна.
— За окончание учебы, — чокнулся полковник. — Как говорится, дай нашему казаче новой удачи.
Закусив селедкой, полковник уже без шутки, озабоченно спросил:
— И куда ж теперь? Назначение получил?
— Да вот пришел к вам посоветоваться, — заговорил Сергей. — Сегодня «сватали» меня.
— Кадровики? Или из войск?
— Из управления кадров.
— И куда же? Что предлагают?
— Инструктором в Центральное управление.
— В управление? — настороженно поднял брови Литвинов. — А в какой отдел?
Сергей назвал.
— Что это они? То в войска предложили, а теперь сюда.
— Представления не имею. Говорят, сам начальник управления так решил.
— А ты? Ты-то как на это смотришь?
— Двояко. И поработать в таком органе заманчиво, и хочется послужить в войсках.
— Согласия еще не дал?.
— Нет. Вашего совета жду. Вы уже столько в центральных управлениях… Знаете, почем фунт лиха.
Полковник встал, вынул из серванта пачку папирос, закурил, вернулся к столу.
— Значит, ждешь совета? Ну, что ж… Дам тебе совет. Только вначале ответь мне на три вопроса.
— Каких?
— Во-первых, можешь ли ты засиживаться?
— А что это такое?
— Поясняю. Рабочий день окончен. Все идут домой к своим семьям, невестам. Ужинают, наряжаются, спешат в кино, театры, в лес. А ты, раб божий, сидишь за канцелярским столом и с тоской смотришь в окно. Тебе хочется уйти. Но ты не можешь, потому что не ушел твой начальник. А начальник сидит оттого, что еще не уехал его начальник. А тот начальник торчит за столом из-за того, что торчит старше его начальник. Вот и луна уже поднялась над крышами. Погасли в домах огни. Черти вышли биться на кулаках, а ты все сидишь. Впрочем, не сидишь, а дремлешь. Спишь, проще говоря. И снятся тебе, рабу голодному, щи и жареные гуси. И начальник твой спит. И его начальник тоже. Все ждут, когда в окошках у Верховного погаснет свет. А он все не гаснет и не гаснет потому, что Верховный работает по ночам. Но вот где-то внизу хлопнула дверца, взревел мотор, и все очнулись. Загрохотали суматошно дверцы сейфов, защелкали дверные замки и все как очумелые, перегоняя друг друга, ринулись вниз к последним троллейбусам, трамваям. Вот что значит уметь засиживаться. Понял, чем дед бабку пронял?