Позади всхлипнула Лена. Плахин обернулся.
— Ты что?
— Да… да как же? Разве не слыхал?
— Что?
— На… на пять лет тебе дал статью прокурор.
Плахин и в самом деле прослушал, что объявил в заключении судья. Но он знал и раньше, еще на допросах, что обещали ему, и потому встретил эту весть о пяти годах без удивления и страха.
— Не плачь. Не все прокуроры, что в Спас-Клепиках. И повыше их есть.
Между тем, судья о чем-то посовещался с прокурором, разложил перед собой уголовное дело и обратился к Дворнягину:
— Гражданин потерпевший! Суд просит вас чистосердечно рассказать обо всем, как было. Предупреждаем, что за дачу ложных показаний вы будете нести уголовную ответственность по статье… — И судья объявил статью Уголовного кодекса.
Дворнягин ответил, что он будет во всем объективным, что за свои слова полностью отвечает, и, поправив похожий на скумбрию галстук, начал показания:
— Однажды, собирая налоги в Лутошах, я увидел, граждане судьи, летящих с колхозной гречихи пчел. Признаюсь, меня это страшно удивило. По спискам райфо, ни у кого в Лутошах, да и во всем районе не числится пчел. Налоги за них никто не платит, а пчелы откуда-то летят. Я немедленно начал наводить справки и вскоре обнаружил две незарегистрированные пасеки. Одну в колхозе из двух колод и другую в саду гражданина Плахина — тоже из двух. Спрашиваю: «Гражданин Плахин, откуда у вас взялись неучтенные пчелы?» И что бы вы думали? Он без зазрения совести, будто перед ним стоит мальчишка, отвечает: «С неба свалились». Но, граждане судьи, как вы знаете, с неба, кроме звезд и града, ничего не валится. Пчелы либо украдены, либо специально куплены для наживы.
Рабочий протянул руку:
— А вы пытались точно узнать, откуда у колхозника пчелы?
— Нет, это дело милиции. Я лишь начислил налоги.
— Размер их? — не отставал рабочий.
— Налоги исчисляются, как известно, из дохода, — пояснил Дворнягин. — Мы взяли средний медосбор, помножили на рыночные цены и начислили.
— Ну, а если бы пчелы не принесли столько меда? Тогда как?
Дворнягин, не зная, что ответить, пожал плечами.
— Тогда… тогда бы все равно платил. Мы же берем средний сбор. Сегодня перебрали, завтра недобрали…
— Ц-ц, да, — чмокнул губами рабочий. — Вокруг да около. Вы продолжайте, продолжайте.
Дворнягин, недовольный вопросами рабочего, нахмурился, злясь, заговорил:
— Плахину дважды посылались предупреждения. Но он не только не уплатил налога, а допустил хулиганство.
— В чем оно выразилось? — спросил судья.
— На одном из налоговых листов его собственной рукой было написано: «А не хотели бы вы патоки, трутни из райфо?»
Рабочий укоряюще покачал головой.
— Да-а, это, конечно, грубо. Финансистам ведь тоже спускают план. Они много работают. Но не у всех только честный подход.
Плахин покраснел. Да, тут он погорячился, в пылу озлобления ляпнул не то. Нельзя допускать обобщений, всех трутнями называть.
Реплика рабочего ободрила Дворнягина, и он, повеселев, перешел в наступление.
— Для таких, как Плахин, нет ничего святого, граждане судьи. Во имя корысти, во имя собственного кумира они готовы облить грязью весь государственный аппарат. Когда я прибыл с понятыми и стал грузить на машину конфискованные ульи, он, как зверь, налетел на нас. Грузчики были отброшены, а я получил удар в глаз. Кроме этого, граждане судьи, на мне был порван новый шерстяной костюм.
— Брешет он. Брешет, чертов барбос! — раздался с дальней скамейки возглас деда Архипа. — Я в близости стоял, граждане судьи. Своими очами видал. Пчела его укусила. А костюм порвал, как из сада бег. И шмат у меня остался. — Дед потряс лоскутом. — На заплатку берег.
Судья позвонил колокольчиком:
— Гражданин свидетель! Вам было сказано покинуть зал. Почему вошли без вызова?
— А вы сами пойдите, посидите там. Стар я в нетопленных сенцах сидеть. Поясницу ломит.
Судья снова позвонил.
— Гражданин свидетель! Покиньте зал.
— А вы не шибко на меня, — ответил дед. — Не заноситесь. Дед Архип вас выбирал. А будет новый срок— возьмет и против сголосует.
К Архипу подошел молоденький, с белым пушком на губе милиционер, вежливо взял его под руку.
— Такой порядок, дедушка. Пойдемте. У нас в дежурке посидите. А потом вас вызовут.
Архип натянул треух.
— Коль так, то чего ж. Могем и обождать.
В милицейской дежурке было и правда тепло. У кафельной полуразваленной печи весело гудела чугунная времянка. На ней предупредительно позванивал крышкой синий, похожий на селезня чайник. На отпотевшем стекле маленького окна билась муха.
Милиционер сдвинул с красноты чайник, кивнул на вытертый до пружин, замызганный дерматиновый диван.
— Присаживайтесь, отец. Прошу!
— Да и то верно, — крякнул Архип. — В ногах правды нет.
Он уселся на край, ближе к чугунке, положил на колени шапку, развязал кушак. Горячий воздух окатил озябшее тело, и Архип, протянув огрубелые руки, в блаженстве закрыл глаза. Много ли старику надо. Каплю внимания, чуток тепла, и вот уже куда делась злость на судью, на болтливого прокурора. А кружка чаю с осколком сахара, протянутые молоденьким милиционером, совсем раздобрили, смягчили душу Архипа, и он уже спокойно, умиротворенно заговорил:
— Я, милок, ведь тоже судьею был.
— Вы? — удивленно глянул милиционер, и щербатая чашка задержалась в его руках.
— Да. Свят бог. Не районным, знамо, а сельским судьей.
— A-а… Понятно-о, — распевно проговорил милиционер. — Ну, и как же? Дела как вели?
— А лучше и быть не должно. Он вот, ваш судья-то, больше в кутузку сажает, а у меня все полюбовно выходило, по согласию. Посудишь, бывалыч, рассудишь — и, глянь, помирились люди, неразливными сватами в чайную пошли. И тебя туда же ведут. Пей, судья, за мировую. Спасибо тебе. Помирил молодых — опять тебе почести. Через год крестным кумом идешь. Отсудил у жадной свекрови подсвинка — в рождестве на печенку зовут. Вот как было, милок.
Архип щелкнул языком, качнул бородой и, отхлебнув глоток, продолжал:
— Только однажды промашка вышла. По сей день не забыть.
— Какая, отец?
— Да пошел я как-то после суда имущество между драчливыми супругами делить. Понятых взял, судебные бумаги. Все честь по чести. Ну, прихожу, объявляю: так, мол, и так-то, прибыл раздел учинить. Молчат оба, ни слова. В разных углах, как бирюки, сидят. Только коли второй раз спросил, она проворчала: «Учиняй, мол, черт с тобой». Ну, начали мы. Ей ярку, ему барана. Кому ведро, кому кадку с чулана. Быстренько этак раскидали все. Дело до сундуков дошло. Отпирайте, говорю, холст начнем мерять. Опять молчат, как онемелые. Я к сундуку, достаю рулон холстины и только хотел внакид на локоть, как с визгом подлетает хозяйка: «Не дам! Караул! Сундуки грабят. Хрол, заступись. Куды ж ты глядишь?» А тут и Хрол подлетает: «Ах, вот как! В сундук чужой полез, борода седая! Любопытство тебя охватило. Марья! Держи его. Обматывай холстиной. Ноги! Ноги, чтоб не убег, крути!»
Архип усмехнулся в бороду, мотнул головой.
— Ну, скрутили меня, на пол повалили и давай молотить тем, что леший в руки подсунул. Она окомелком, а он сапогом. Кличу на помощь понятых, а их и след простыл. С перепугу разбежались бабы. Спасибо, сосед вошел, стащил их, как клещей, с меня. А то бы измочалили, антихристы. Но и то неделю в синяках ходил. Вот так-то, милок.
— Да-а, — сочувственно вздохнул милиционер. — Досталось вам.
— А не приведи господь. С той поры я от бабских дел подальше. Ну их к демону. В народе не зря говорят: «Муж да жена — одна сатана. Днем мордуются, а ночью милуются».
— Бывает и так, — улыбнулся милиционер.
— Бывает, — вздохнул Архип.