— Эх, прокурор, прокурор! Сквозь землю провалиться за вас.
Зал загудел, как тронутый улей. С мест раздались выкрики:
— Позор! Безобразие! Судят кого…
— Спокойствие, граждане. Не мешайте работать, — позвонил судья.
— А вы не зажимайте рот. Зачем тогда приглашали?
Судья поспешно объявил перерыв. Он, видимо, понял, что не сделай этого — озлобление колхозников дойдет до предела и они демонстративно покинут зал, показательный суд сорвется. Надо было выиграть время, унять страсти и уже после продолжать процедуру суда. Однако за кулисами произошло что-то непонятное. Перерыв с десяти минут затянулся до тридцати, сорока, а потом и вообще случилось нежданное. На сцену вышла крашеная блондинка и, лениво зевнув, объявила:
— Суд откладывается. Можно разъехаться по домам.
Возвращаясь домой, Плахин тревожно думал: «Кто же прервал суд? Почему? Может, прокурору не понравился допрос? Или потребовались новые данные судье? Вера Васильевна ведь заявила: „Никого не спросили, не посоветовались ни с кем“».
А между тем, все произошло иначе. Как только судья объявил перерыв, заседатель — слесарь завода Иван Касьянович сказал, что он отлучается на несколько минут на завод, а сам тем временем через улицу и к секретарю райкома, недавно избранному из местного актива. В кабинет ворвался без стука, как на пожар.
— Кондрат Ильич! Секи голову, мордуй старика.
Секретарь райкома испуганно и недоуменно уставился на старого члена бюро. Худая, с острым кадыком шея его вытянулась из белого воротничка рубашки.
— Что случилось? За что?
— Суд приостановил. Прокурора обозвал долбней.
— Вы?
— Да, Кондрат Ильич.
— Какой суд? Почему? Ничего не понимаю. А ну-ка, садись. Да садись же, говорю.
Секретарь райкома подвел старого слесаря к креслу и, насильно втиснув его туда, сам сел перед ним на стул.
— Ну, говори. Кайся, как на духу.
— Да что скрывать-то. Все расскажу. Очумели у нас в районе. Честных людей отдают под суд.
— Каких людей? Кого?
— О трактористе Плахине слыхали?
— Плахине? Ну как же. Я недавно грамоту ему вручал.
— Грамоту, — усмехнулся Иван Касьянович. — Чихать Худопеков на наши грамоты хотел. Он его в тунеядцы записал и пять лет тюрьмы прописал.
Секретарь райкома вскочил:
— Да вы что? Не может быть.
— Не верите? А я три часа на процессе сидел. Там такую комедию затеяли, что тошнит. Народ с сел согнали.
— Но за что? За что судят-то?
— А черт их батьку знает. Парень вовсе не виноват. Четыре колоды пчел развел. Две колхозу на развод отдал, а два улья себе оставил. Ну, агент райфо заметил, раздул налог. Не платишь — пчел давай. Тот: «Не отдам. Катись к едрене». Этот в амбицию: «Грузи!» В споре под улей попал, ну и к прокурору, жалобу ему на стол. Тот по тупости не разобрался и ляп статью «Покушение на государственную личность».
Секретарь райкома бросил на стол карандаш:
— Ах, долдоны! Ах, чумаки! Да за эти штучки…
Он подошел к телефону, снял трубку и быстро набрал трехзначный номер.
— Судья? Судью мне прошу. Это вы, Зиновий Зиновьевич? Очень приятно. На ловца и зверь бежит. Вы что это там затеяли? Какой к чертям процесс? Что за трескотня? Кого судите? Что не кричи? По головке вас гладить? Дифирамбы петь? Да за это по шее надо бить. Что? Вы независимы? Ах, вот оно. Значит, можете на головах ходить, честных людей мутузить… Ну так вот что. От имени райкома я вас с Худопековым ставлю на ноги и требую: балаганщину прекратить! Людей отпустить. Все! До свидания.
Иван Касьянович вытер о подол куртки руку и протянул ее секретарю райкома.
— Спасибо за поддержку.
— Вам спасибо, Касьяныч. За партийный глаз. За прямоту!
Как бы обрадовался Плахин, что на его стороне оказались народный заседатель Иван Касьянович и секретарь райкома! Гора свалилась бы с плеч. Однако ни о чем этом Плахин не знал. Всю неделю ходил он мрачный, придавленный несправедливостью, а в понедельник на следующую встал чуть свет и начал собираться в дорогу.
— Ты куда это, Ваня? — спросила жена, разбуженная стуком упавшего сапога.
— В Москву поеду. С человеком одним надо поговорить.
— С каким?
— Есть у меня там, — сопел Плахин, натягивая сапог. — Он рассудит. Посоветует, как быть.
— А если пойти в райком?
— Ты думаешь, суд назначался без санкции райкома?
Лена пожала плечами.
— Я не знаю, Ваня. Смотри, как лучше. Тебе видней.
В этот же день Плахин был в Москве по названному в справочном бюро адресу. С волнением подходил он к большому учреждению с гранитным подъездом и красной звездой на четырехэтажной башне. Вот сейчас, через несколько считанных минут, он увидит человека, слово которого вело в огонь и дым. Они уйдут с ним ну хотя бы вон в тот сквер на лавочку и будут говорить, как родные, начистоту. И уж, конечно, он-то наверняка поймет душу солдата, как понимал ее там, в огне. Поймет и скажет, надо ли идти в атаку или обождать.
Плахин поднялся по ступенькам к двери. Мимо спешили офицеры, доставая на ходу пропуска.
— Разрешите обратиться? — остановил одного из них Плахин, по-военному вскинув руку к шапке.
— Да, слушаю вас.
— Не могли бы вы вызвать подполковника Ярцева?
— Ярцева?
— Да, Сергея Николаевича Ярцева.
— Нет, не знаю такого.
Потоптавшись с минуту в нерешительности, Плахин обратился к другому офицеру, на этот раз к улыбчивому моряку. Он показался Плахину очень добрым, чем- то напоминавшим Ярцева.
— Товарищ капитан второго ранга?!
— Слушаю вас. — Моряк окинул его взглядом с ног до головы. — Товарищ— бывший солдат, как вижу. Я не ошибся? Не снизил ваш чин?
— Нет, все правильно, — кивнул Плахин. — Солдатом служил.
— Так чем вам помочь?
— Да видите ли… Я офицера одного ищу. Сергея Ярцева. Может, слыхали?
— Ярцева? Сергея Николаевича?
— Да, да. Подполковника Ярцева.
Моряк еще раз пробежал взглядом сверху вниз и, как показалось Плахину, помрачнел.
— А вы кем доводитесь ему? — спросил он тихо и сожалеючи.
— Да никем. Он просто мой командир. Я давно не видел его и вот приехал… повидаться, поговорить.
— Издалека приехали?
— Из Рязани.
— Да-а, — вздохнул моряк. — Бывал я в Рязани. И командира вашего знаю хорошо. В одном отделе работали с ним.
Плахин почувствовал недоброе.
— A-а… а разве он не работает теперь?
Моряк коротко рассказал, что произошло с Ярцевым, извинился за излишнее любопытство и куда-то заторопился по своим делам. Плахин пошел тоже. Пошел по глухому переулку, не зная зачем и куда. Ему было до слез жалко своего командира. Он же ни разу не увильнул от боя. Все лихо вместе с солдатами перенес, а теперь нашелся чинуша, героя в дезертира превратил. Как же так? Как же так? — твердил он одно, тихо двигаясь по тротуару.
На башне Троицких ворот ярко горела малиновая звезда. А на стенке жилого здания, напротив нее мраморная вывеска: «Приемная Председателя Президиума Верховного Совета СССР».
Плахин остановился. А что если зайти да рассказать обо всем? И о себе, и о своем командире, о всем, что мешает лучше жить? Рассказать и спросить: «Есть ли правда на земле? А если есть, то как же она терпит свинскую несправедливость?»
— Иван Фролович! Плахин!! — окликнул кто-то.
Плахин оглянулся. На другой стороне улицы, у Манежа, с рулоном под мышкой стоял новый секретарь Спас-Клепиковского райкома Кондрат Ильич и махал рукой.
— Шагай сюда. Я жду!
Плахин подошел, сухо поздоровался.
— Здравствуйте, Кондрат Ильич. Слушаю вас.
— Здорово, Славы кавалер! Ты чего это здесь прогуливаешься? Там зябь надо пахать, солому скирдовать, а он…
— Э-э, какая там зябь, — буркнул обиженно Плахин. — Сами же, поди, под суд благословили.
— Правду приехал искать?
— Да хотя бы…
— Ну и как?
Плахин, потупив глаза, молчал. Широкоплечий, с большими, угловато согнутыми руками, он заслонил собой полтротуара. Пешеходы, недовольно косясь, обходили его. Секретарь райкома дружески обнял лутошица, отвел его ближе к стене.