— Воля ваша, товарищ министр, — ответил Коростелев. — Как прикажете. Я солдат.
— Ну, а все же? Желание как?
— Если назначите, сочту за честь.
— Вот это другое дело, — улыбнулся министр. — Главное, чтоб с душой…
В машину вошел комдив Гургадзе и доложил:
— К переправе готовы, товарищ маршал!
— Готовы? — удивился министр. — Да не прошло и пятнадцати минут.
— Так точно, — подтвердил комдив. — Не больше пятнадцати.
Министр встал.
— Идемте смотреть, Алексей Петрович. Что-то не верится. Не случилось ли, как с карасями.
Намек о карасях был не случайным. Коростелев в тот же час, как стало известно о подвохе, рассказал обо всем министру. Тот вначале посмеялся, а затем, недовольно нахмурившись, сказал: «Это распущенность. Обман старших. За это надо строго наказывать, чтоб не повадно было».
Министр уже знал, что та саперная рота отстранена от учений и переправу ведут другие саперы. Но, видимо, сомнение у него все же закралось. Коростелев же был до холодного спокойствия уверен в людях другого подразделения, в честности офицеров, которые командуют им сейчас. И хотя он не знал командира саперного батальона, он твердо надеялся на Гургадзе и Бугрова. Они не могли его подвести. Он верил им, как самому себе. Теперь его лишь подмывало узнать: каким чудом так быстро восстановлен переправочный парк?
Воздух посвежел. Развиднелось. Район переправы был как на ладони. Ровной шеренгой стояли у берега легкие и тяжелые амфибии. На них застыли в ожидании команды солдаты и офицеры.
Министр обернулся к комдиву:
— Пригласите ко мне комбата.
— Слушаюсь!
Поддерживая рукой полевую сумку, подбежал подполковник в шляпе, яловых сапогах и мокрой гимнастерке. Пока он, вскинув руку, докладывал, министр внимательно разглядел его. Он был еще молод — лет тридцати пяти. Но в висках уже пробивалась седина. Три складки на лбу прорезались глубоко и как бы говорили, что этот человек уже многое перенес и повидал. Об этом же напоминали три ряда орденских планок на груди и академический значок. Голубые, чуть выцветшие глаза, видно от усталости, покраснели, но горели удалью.
— Так, — проговорил министр, еще раз окинув взглядом офицера. — Значит, командира заменяете, товарищ Ярцев?
— Так точно, товарищ Маршал Советского Союза! Как говорится, в двух ролях.
Комдив поспешил разъяснить:
— Некого было поставить, товарищ маршал… По нужде пришлось.
— А что ж тут худого, товарищ Гургадзе. Наоборот, это очень хорошо, что политработники в нужный момент заменяют командиров. И, как вижу, выходит неплохо. Вы на фронте тоже сапером служили?
— Никак нет. В пехоте был, — ответил Ярцев.
— Тогда тем более молодец. Смотри, как быстро подготовились. Срок-то какой!
Командующий назвал время. Министр еще больше оживился, тронул Ярцева за рукав.
— Вы вот что… Расскажите-ка, как это было? Какую хитрость применили?
Ярцев пожал плечами.
— Все просто, товарищ министр. Резервный взвод заранее развернули. И как только получили вводную, сюда его.
— Так, так, — о чем-то думая, кивал министр. — Ну, а если снова бомбежка? Опять потери…
— И на этот случай есть резерв.
— Какой же?
— Три машины с досками, бревнами и готовыми плотами.
— Слыхал, — кивнул командующему министр. — Его, брат, не застанешь врасплох. Все продумал.
Министр отпустил офицера, подошел к обрыву и, глядя на переправочные машины, задумался. «Все это неплохо. Хорошая техника. По сравнению с прошлой бесспорный шаг вперед. Ну, а в будущей войне? Надежны ли эти средства? Вряд ли. Одна ракета с ядерным зарядом, — и машин как не бывало. И потом вся эта погрузка, выгрузка все же продолжительна. Как ни старайся, а на это уходят часы. Где же выход? Надо искать».
Тяжел марш в пустыне. Хотя теперь пошли и другие марши, хотя солдаты и не топают пешком, а едут на машинах, бронетранспортерах, но все же тяжело. Испепеляюще палит солнце. Жаром дышит земля. К броне не притронешься рукой. Песок бьет в глаза, хрустит на зубах, спины мокрые. И ждут не дождутся солдаты большого привала. А как его объявят, упадут с машин в тень, тащи — не стащишь с места, и лучшая каша не каша, — дай полежать солдату, снять сапоги. И уж если подсядет к ним старшина Егор Иванович — шутник и рассказчик, то лучшего отдыха и не сыскать.
А куда же старшине деваться, как не быть с солдатами. Он всегда с ними, всегда тут как тут.
— Как маршок, пехота?
— Тяжеловат! Жара. Песок надоел, — завздыхали солдаты.
— Втянетесь, — присел в кружок Егор. — Пообвыкнете.
— Где там втянешься, — вытирая вышитым носовым платком шею, грудь, сказал исхудалый от жары солдат. — Служба не мед. Поздно ложиться, рано вставать. Тревоги разные… Не то что в гражданке. Там спи сколько влезет и никто тебя не потревожит. Наоборот, жинка уговаривает: «Поспи, милок, погрей бочок».
Егор усмехнулся:
— Это только по первости, брат. В медовый месяц такие нежности раздают. А потом другая идиллия тебя ждет. Чуть заря проклюнется, кулак тебе в бок. «Дрыхнешь, черт. Рассвело уже. Солнце в пятки греет. Ступай за водой, да дров наколи, да печь затопи, да картошки начисти, да юбку мне погладь», да еще сто десять вот таких же «да». Скажешь ей слово супротив— сейчас же кинется соседа прославлять. И где только такие ангельские соседи берутся? Он и не курит, и не пьет, и с курами просыпается, и все дома делает, и управляется чесать ей пятки, и на руках ее носит. А перечислив эти достоинства соседа, на тебя напустится и как есть наизнанку все перевернет. Скажите, нет таких?
— Есть! Точно. Не одна, — разом отозвались солдаты.
— И верно, не одна, — кивнул Егор. — Пожалуй, в сотне парочку найдешь. А может, и побольше. Никто их не считал, да и невозможно. Они ведь публичные дискуссии, как в комсомоле, не ведут, под критику «чубы» не подставляют. А все больше домашние баталии заводят, бьют, так сказать, с закрытых позиций. Навалятся трое на одного — жена, тесть, теща и давай клевать, по перышку общипывать, как петуха. Попробуй отбейся.
Прячась от глянувшего сквозь ветви солнца, Егор сдвинулся в тень и опять заговорил:
— Так что не спеши жениться, хлопцы. А коль решился, так прежде посмотри, чтоб не было таких баталий.
— Ох, товарищ старшина! — вздохнул исхудалый. — И хитрющий вы!
— Чем же это?
— Да как же. Нас от женитьбы отговариваете, а сами собрались жениться.
— Есть такая наметка, — сознался Егор. — Имеется… Но мне, хлопцы, и сам бог велел. Я же солдатскую отслужил, на сверхсрочную остался. А сверхсрочник — это другой разговор. У него и права другие. Думаю, что и многие из вас будут не прочь воспользоваться ими.
Задумались солдаты. Сизый дымок повис у них над головами. Не скоро им еще до этого. Много еще надо потеть, чтобы дослужиться до сержантского чина, стать таким, как вот он, всеми уважаемый в полку Егор Иванович. Да и станешь ли? У него вот на груди звезда Героя. А звезды эти не запросто дают.
— Егор Иванович, — обращается по имени-отчеству один из солдат, зная, что вне строя старшина это разрешает, — а что нужно, чтобы героем стать?
Егор думает. Мелкая конопля на его лице постепенно темнеет.
— Совесть. Человеческую совесть, — говорит он, с силой подчеркивая это слово.
Солдаты недоуменно переглядываются. Они не поняли смысл слов старшины, и он тут же пояснил:
— По совести, говорю, служить надо. Как присяга велит. И, конечно, не ради награды, а во славу Родины, друзья.
— Все это верно, — согласился солдат. — Только какой же чудак не захотел бы героем стать?
— Ты, Федя, хотя бы отличником стал! — выкрикнул кто-то. — А то все на тройках скачешь.
— Стану, не волнуйся.
— Будем ждать.
— Зачем же ждать, — упрекнул Егор. — Помочь парню надо!
— Поможешь ему. Он у нас, Егор Иваныч, с норовом, как необъезженный конь. Ты его вправо, а он влево. Лезет напролом.
«Егор Иванович. Егор». Постойте, постойте. А не тот ли это молодой солдат Егорка, что смерти боялся как огня? Не тот ли, что завороженно слушал рассказы фронтовиков? Ну конечно же он — Егорка. И росток тот же. Только плечи пошире раздались. И то же дробное лицо в веснушках, точно посыпанное коноплей. Но что за диво! Почему в его разговоре, в манере запросто и в то же время с достоинством держаться что-то знакомое?